Молодой маме, в отличие от супруга, вполне хватало живой человеческой речи на тренировках в манеже, склочных обстоятельств в транспорте по дороге туда и обратно, и эта невидимая глазу разница супружеских интересов – чемпионский титул против витаминизированного кефира – лишала вечернее общение молодой четы чего-то такого, о чем молодые люди лишь смутно догадывались и чему, оставаясь наедине сами с собой, они мучительно искали четкое определение.
Естественная и повышенная потребность Натальи в сексуальной разрядке наталкивалась на ставшую бледной и бедноватой активность усталого мужа. Домовой небывало быстро достигал удовлетворения и тут же проваливался в глубокий сон. Наташа с полными слез глазами некоторое время пересчитывала караваны слонов или овец, после чего тоже уходила в сны, но сны иные. Порочные и чувственные картины видимых ею сновидений, о которых она однажды рассказала ему, повергли супруга в эмоциональный ступор, а потому не подлежали огласке в дальнейшем и, не принося облегчения томящейся юной плоти, только углубляли трещину непонимания. Так, исподволь и незаметно, потихоньку и собственными руками, уничтожалась первооснова молодой семьи.
Два дедушки и две бабушки – это своеобразное благо, столь высоко ценимое в деле воспитания внуков,– занимали позиции, далекие от каждодневных забот и большей частью наблюдательные.
Дальневосточные гонцы регулярно доставляли дары таежной природы, дефицитные импортные игрушки и конверты с советскими денежными знаками, обмотанные для верности синей изоляционной лентой. Раз в неделю телефон в квартире Иволгиных взрывался непрерывной очередью междугородного трезвона, и обитателям потревоженного жилья приходилось орать в трубку умилительные подробности из жизни маленькой Верочки. Это был единственный момент, объединявший все три поколения Иволгиных – молодые родители по очереди докладывали в трубку о состоянии дел, Верочка присутствовала в качестве вещественного звукового доказательства, а ленинградские бабушка и дедушка терпеливо дожидались своего часа, чтобы возрастным авторитетом подтвердить полученную от молодежи информацию.
Все остальное время Иволгины-старшие соблюдали в общении с молодой семьей строгую дистанцию, которая регулировалась Гертрудой Яковлевной в одностороннем порядке. Лишь изредка дедушке позволялось выйти с внучкой на прогулку, и то, как правило, в субботнее или воскресное утро. Иные формы участия обязательно подразумевали заблаговременное обращение с той или иной просьбой и обязательной аргументацией. Памятная попытка оставить Верочку с бабушкой и отправиться на день варенья к Кисе закончилась плачевно: ничего не сказав засуетившейся молодежи, Гертруда Яковлевна скрылась в комнате и через пять минут при полном параде покинула квартиру, сославшись на чуть было не позабытое приглашение в гости.
Неспособный на длительное злопамятство Домовой скоро утешился, но Наташа, зная уязвимость своих позиций перед свекровью, довела себя до такого нервного возбуждения, что именно в тот день между супругами произошел первый, после рождения дочери, самый настоящий скандал. Несчастный и ничего не понимающий Иволгин, озадаченный такой реакцией супруги, тщетно пытался оправдать поведение матери. Натальина истерика не прекращалась. Смутно догадываясь, что в основе неудовольствия супруги лежит желание побывать на людях, он наивно попытался утешить ее обещаниями, что в недалеком будущем они обязательно наверстают упущенное. В ответ он услышал нелестные слова о собственной родительнице, причем многие из них покойная бабушка назвала бы «площадными». Неожидавший столь низких проявлений Натальиной натуры Вадим попытался уклониться от дальнейшего общения и замолчать. Но неверно выбранная тактика молчания еще больше распалили гнев молодой супруги. Всю тяжесть своих обвинений она перенесла на Домового и его друзей. В истеричных визгах Наташа смешивала с грязью все, чем так гордился муж: освобождение Кирилла и настойчивость, с которой он этого добивался, искреннее восхищение Вадима Сагировым, Кисс и прочими, его трогательное преклонение перед любовью Джейн и Маркова. Наталья, сама того не ведая, открыла шлюзы темным силам: зависть, ревность, самовнушенное чувство неполноценности – вся эта душевная пакость слилась в едином ревущем потоке, чтобы затопить маленький островок иволгинского счастья. В последнем приступе истеричной ярости она обвинила мужа в несусветном вранье и, подозрительно сощурив заплаканные глаза, попросила чистосердечно признаться: кто надоумил ее бесхитростного муженька представить отчисление из института за связь с иностранной разведкой как добровольный уход в академический отпуск.
