Наконец они оказались в комнате, большой, полукруглой - она напоминала зал в музее: с картинами, изящными столиками, прячущимися по углам, массивным старинным сервантом с тускло белеющим в его недрах фарфором, с пианино, на котором возвышался канделябр, похожий на руку с растопыренными пальцами, раскрытую для принятия даров. Стены были обтянуты синим шелком, усиливающим впечатление пребывания в царстве воды.
По стенам скользили тяжело-серебристые блики от близкой Невы.
- Сюда! - Женщина порхала по квартире, как яркая птица - колибри. Шаль на плечах только усиливала это сходство. - За столик, только не уроните шахматы, которые стоят слева, они старинные…
- Куда мы попали? - шепотом спросила Анна у профессора.
- Сейчас все узнаете, - так же шепотом ответил профессор.
Изящный столик был уставлен тонким фарфором и хрусталем: тарелками, чашками, молочником с острым и нежным клювиком.
- Сейчас к нам выйдет мама.
- Генриетта Дормидонтовна! - с волнением произнес профессор. - Боже мой! Вспомнит ли она меня?
- Когда-то ты называл ее Геней, - с грустью в голосе сказала Ида.
Профессор на этот упрек ничего не ответил.
В комнату вошла, нет, вплыла женщина без возраста. Древняя и вместе с тем удивительно молодая, словно через ветхую оболочку сквозили очертания юности, намеченные легким пунктиром. Она была одета в темное платье с белым кружевным воротничком и ниткой длинных жемчужных бус. Седые волосы были уложены буклями.
- Добрый вечер, - склонился к ее руке Медведев.
- Ах, Саня, - прошелестела пожилая женщина. - Не думала, что мы с тобой еще свидимся в этой жизни. Но замыслы Творца превосходят наши мысли и желания. Господь Бог - большой мастер на всякого рода сюрпризы.
Она перевела взгляд на Анну.
- Это моя знакомая. Историк. Работает в московском историко-консультативном центре «Клио». Нас объединило одно дело, точнее, одна загадка.
- Садитесь! - взмахнула руками Ида. - Кофе, чай?
- Ида! - Голос у Генриетты Дормидонтовны был сильным и звучным. - Подай к столу шампанское! Какая ночь! Вы не находите? - обратилась она ко всем. - Знаете, - и она наклонилась к Анне, словно намереваясь поведать ей страшную тайну, - питерские ночи особенные. В них есть надрыв, печаль и некая болезненная страстность… Как там у Гумилева…
При упоминании поэта Анна слегка вздрогнула.
Перед ночью северной, короткой -
И за нею зори, словно кровь, -
Подошла неслышною походкой,
Посмотрела на меня любовь.
Отравила взглядом и дыханьем,
Слаще роз дыханьем, и ушла
В белый май с его очарованьем,
В невские слепые зеркала.
Шампанское разлили по бокалам.
- За что выпьем? - спросил профессор.
- За любовь! - воскликнула Ида. - Любовь к поэзии и любовь к любви…
- Очаровательный тост! - Анне показалось, что в голосе Александра Николаевича прозвучала ирония.
Она посмотрела на него, но тот был вполне серьезен.
Генриетта медленно пила шампанское из узкого бокала. По ее лицу растеклась блаженная улыбка.
- Прошу к столу, чем богаты, тем и рады. Конечно, хотелось бы более роскошный стол. Но ах и увы! - словно оправдываясь, произнесла Ида.
- Все нормально, Ида! - возразил профессор.
- Давно вы у нас не были, - в голосе Иды прозвучал явный упрек.
- Да. Давно, и разве мы не на «ты», Ида?
- И что вас привело сюда? С итальянских брегов? Вы стали как Максим Горький, наш буревестник, который писал о суровой России и пролетариате, а сам предпочитал проводить время в Италии в окружении прекрасных женщин.
- Работа, Идочка. Работа… Предложили преподавать в Италии. Кто бы от этого отказался? Только не я.
- А семья как?
- Семья - что? Живем, работаем, учимся, Леночка тоже преподает, сыновья уже большие. Один студент. Другой - работает…
- И не жалеете, профессор? - В голосе Иды прозвенела легкая печаль…
Он уткнулся в свой бокал.
- Еще шампанского, - подала голос Генриетта. - Гулять так гулять!
- Мама… маман… - Между матерью и дочерью состоялась короткая пикировка на языке галлов.
- Генриетта - великолепная переводчица с французского, Ида - тоже, - объяснил Анне профессор.
- Пьем, пока не наступила ночь варваров! - торжественно провозгласила Генриетта.
