— Если бы вы признались, что вас пытали, — устало сказал Исаев, подойдя к окну, — честное слово, мне было бы легче помочь вам…
И вдруг Гелиович рассмеялся:
— Да? Это как же? Предали б суду моих палачей?
Не оборачиваясь, Исаев ответил:
— Попробовал бы во всяком случае… Я ведь такой же зэк, как и вы…
Гелиович поднялся:
— Отойдите-ка от окна, разрешите мне все кончить разом…
— Здесь непробиваемые стекла, пластик, — ответил Исаев. — Только шишку набьете.
— Помогите! — вдруг истошно, тонко закричал Гелиович. — Товарищ капитан, спасите! Помогите! Я больше не мо-о-о-огу!
Никто не вбежал в кабинет, было так тихо, что ломило в ушах.
— Простите, — сказал Исаев, отошел от окна и сел на стул рядом с Гелиовичем. — Я не скажу больше ни единого слова. Простите…
И он опустил руки между ног точно так, как Гелиович; фигура отчаяния, кто только ее изваял?
…Когда Исаева вывели из кабинета, Влодимирский, он же генерал Иванов, он же Аркадий Аркадьевич, обнял "Гелиовича":
— Спасибо, Шурка!.. Ты сыграл гениально! Поезжай на Рижское взморье, — он протянул ему пачку купюр, — и отдыхай как следует… В клинику мы позвоним, мол, служебная командировка… Готовься к новому делу, брат… Громчайшее дело, такого еще у нас с тобой не было…
15
В Сочи Сашеньку встретил разбитной парень, подхватил ее фибровый чемоданчик, сказал, что Максим Максимович просил встретить у вагона: "С автобусами мучение, очереди, а я пас вмиг домчу”.
В санатории ее встретила сестра в халатике, накрахмаленном до голубизны, померила давление, покачала головой: "Маловато, товарищ Гаврилина, размещайтесь, ваш муж попросил устроить для вас отдельную палату. Вообще-то у нас живут по два-три человека, но его просьба для нас — честь. И сразу пойдем к доктору”.
Сашенька вошла в маленькую комнатку, открыла дверь на балкон и увидела зеркальную гладь моря; солнце было совершенно белым, окруженным желто-красным ореолом; жестяно, как-то игрушечно шелестела листва пальм.
Сашенька опустилась в плетеное креслице и сразу вспомнила строки: "Я тело в кресло уроню, я свет руками заслоню и буду плакать долго-долго, припоминая вечера, когда не мучило "вчера” и не томили цепи долга…”
Она сняла жакетик, подумав, что сейчас ляжет спать и не проснется до завтрашнего утра, а когда проснется, будет новый день, она сядет к столу и напишет огромное письмо — сначала Максимушке, потом Санечке…
В дверь постучали:
— Открыто, — тихонько откликнулась она: в тюрьме соседки приучили ее к тишине. Боже, какие страшные женщины, меня нарочно посадили к этим проституткам и бандитским наводчицам, я ведь была готова на все, только б перевели к интеллигентным людям…
Вошла давешняя сестра и с прежней доброй, сострадающей улыбкой пригласила ее на осмотр.
Вид доктора поразил Сашеньку: по-ришельевски закрученные усы, бородка, грива седых волос, ниспадающих на плечи, и пенсне, болтающееся на черном шнурке.
— Наслышан, наслышан, — скаля чуть выпирающие желто-прокуренные зубы, быстро заговорил он. — Вопросов не задаю, приучили пациенты… Но, голубушка, что это у вас за давление? Девяносто на шестьдесят! Я вас просто выпишу из санатория с таким давлением, — довольно расхохотался врач. — Помрете вы, а отвечать за вас кому? Мне, старому дураку Евгению Витальевичу Рыбкину, честь имею…
— Как замечательно вы говорите, — Сашенька сидела по-тюремному, заложив руки за спину, — совершенно забытый русский… Так говорил мой отец…
— Жив-здоров? Или почил?
— Не знаю… Мы потеряли друг друга во время гражданской.
(О том, что отец ее эмигрировал в Америку, не знал никто, кроме Максимушки. Раньше это было не так страшно, а сейчас…)
— Ну те-с, давайте я сам померяю давление, а потом послушаю вас… С легкими все в порядке? Туберкулеза не было?
— Нет. Так мне, во всяком случае, кажется.
Послушав Сашеньку, Евгений Витальевич сокрушенно покачал головой:
— Вы кто по профессии, голубушка?
— Учитель.
— Историк?
— Нет, литератор. Почему вы решили, что я историк?
Евгений Витальевич надел на нос пенсне, глаза стали сразу же иными, жесткими, ответил с ухмылкой:
— Самый трудный предмет… Особенно история нашего государства… Неправда точит… Ладно… Сие — российское горестное теоретизирование, взгляд и нечто… Начнем мы с вами курс лечения вот с чего, голубонька… Массаж с самого раннего утра. Потом полчаса отдыха и нарзанная ванна… После нее — в кроватку… До обеда. Засим спать… Мертвый час… Не менее ста двадцати минут… После мертвого часа возьмем грязь — и в кроватку… На этот раз до утра…
