На информацию о Михоэлсе и Вовси не обратил особого внимания — надо решать главное!
Сразу же после разговора с Абакумовым маршал позвонил Вознесенскому: "Может быть, я прерву отдых? Надо же быть рядом с Андреем Александровичем…"
Затем связался с Молотовым и Ворошиловым; те успокоили: "Иосиф Виссарионович считает, что это переутомление, все наладится, отдыхайте спокойно".
…Через два часа к Берии вылетел Комуров; Лаврентий Павлович попросил его срочно привезти новые сообщения об атомных исследованиях в Штатах.
Говорили, однако, не об атомных проектах — о Жданове.
— Сталин вернет Маленкова в тот день, когда закопают любимчика, ясно? — Берия рубил, засунув руки в карманы пиджака. — Включай свою медицинскую агентуру, диагноз должен быть точным: "сердце может сдать, нужен отдых". Пусть уедет куда подальше, только б не остался на своей даче… Все дальнейшее — дело техники, не мне тебя учить… Запомни — это последний шанс вернуть Маленкова в Москву, тогда Вознесенский с Кузнецовым мне не так страшны. А я — это вы все!
…Вскоре директора и главного режиссера Еврейского театра Михоэлса пригласили в Минск.
Провокатор, подведенный к нему, — из старых добрых знакомцев — позвал на вечернюю прогулку. Шли по пустынной улице, был поздний вечер. Знакомец и подтолкнул Михоэлса под колеса полуторки, за рулем которой сидел друг Берии министр госбезопасности Белоруссии Цанава, подчиненный, естественно, Виктору Абакумову…
…В Москве великому артисту устроили торжественные похороны. Лицо загримировали, чтобы скрыть кровоподтеки: Цанава проехал по несчастному дважды, для страховки; на кладбище представители общественности говорили проникновенные речи.
…А Жданов умер на Валдае, в новой даче ЦК; Берия, рыдая, первым позвонил в Ташкент Маленкову: "Георгий Максимилианович, у нас горе, страшное горе!"
По прошествии нескольких недель, накануне заседания Политбюро, Сталин поставил кадровый вопрос. Берия отправился на дачу к Старцу:
— Товарищ Сталин, если вместо незабвенного Андрея Александровича, который так помогал атомному проекту, встанет кто-либо новый, работа может застопориться на месяцы, притирка она и есть притирка.
— А Кузнецов?
— Он прекрасный секретарь ЦК, но если вводить его в Политбюро, как себя почувствуют Шкирятов, Шверник?
Сталин спросил:
— Что, тревожишься по поводу монолитного единства? Молодец, умница, — в глазах его, однако, таились угроза и недоверие. — А кто, по-твоему, сможет помогать проекту так, как это нужно?
И Берия, замирая от ужаса, тихо ответил:
— Маленков, только он. Простите его, товарищ Сталин… Ведь он ваш ученик, он вами выпестован, предан до последней капли крови…
— Политбюро решит, — ответил Сталин. — Я соглашусь с мнением большинства… Партии не нужен культ, папа, император… Коллегиальность — вот наш принцип, завещанный Ильичем…
Берия в тот же день посетил Молотова, Ворошилова, Косыгина (хоть тот был кандидатом в члены ПБ, правом голоса не обладал), Суслова и Микояна. С Андреевым и Кагановичем перезвонился: "Есть мнение проголосовать за возвращение Маленкова, товарищ Сталин интересуется, не против ли вы этого решения?"
…Маленков вернулся в Москву, заняв место "скрипача", — так в последнее время Сталин порою называл Жданова, зная его пристрастие к скрипке. (Повторение Тухачевского, что ли? Ишь, борец за интернационализм и Закон! А кто первым поставил подпись с приказом применять пытки? Я? Нет, не я, а он. Где, кстати, эта телеграмма? Надо изъять.)
Записал на календаре: "Телеграмма о пытках". Потом, подумав, вырвал страничку, сжег, пепел стряхнул в корзину для бумаг; запомню и так, завтра дам указание Кузнецову; однако к вечеру забыл об этом, увлекся чтением дела о новоафонских духоборах, которые первыми подняли вопрос о примате Слова, в шестнадцатом году еще…
Вернуть Маленкова разрешил не из-за мольбы Берии. Дело в том, что все чаще думал: пришла пора выступить с рядом фундаментальных теоретических работ, не все Троцкому теоретизировать или Бухарчику. Надо стать над ними, решить проблему Духа, то есть Языка, ибо сначала было Слово, и, конечно же, экономики. Жданов наверняка потянул бы и в этом на себя одеяло — слишком любил большие аудитории, блистал эрудицией, налаживал блок с писателями и учеными, подминая их под себя; вот, бедный, и надорвался; каждый сверчок должен знать свой шесток… Маленков такого себе никогда не позволит, человек-тень. Бригаду филологов и экономистов Маленков организует так, как никто другой, Берия прав — моя школа…
