Один из врачей, самый старый, Ливин, попросил коллег выйти. Оставшись наедине с зэком, тихонько, дружески, доверительно спросил:
— Санечка, хочешь поговорить с отцом?
Зэк продолжал смотреть сквозь доктора, но в глазах его что-то мелькнуло…
Ливин включил магнитофон, зазвучал голос Исаева: "Я хочу получить свидание с сыном…"
Зэк вдруг умиротворенно улыбнулся:
— Папа…
— А ты его позови, Санечка, — так же добро, вкрадчиво продолжал Ливин. — Покричи: "Папа, папочка, папа!" Он тебя услышит… Ты ведь веришь мне?
— Папочка! — после долгого непонимающего молчания вдруг закричал Саня и, чуть отодвинувшись, поглядел на врача. — Папочка! Ты меня слышишь?
— Громче, — не отрывая глаз от зрачков Сани, нажал Ливин. — Кричи, что плохая слышимость… Ты ж не слышишь его? Правда? Пусть говорит громче…
— Па-а-а-апочка! Что ты молчишь?! Говори громче! Почему ты замолчал?!
— А замолчал он потому, что слишком волнуется, — по-прежнему ласково, доверительно, объяснил Ливин. — Столько лет не видал сыночка… Крикни, что скоро приедешь к нему… Скажи, что уже выздоровел… Только кричи громче, тогда отец ответит…
…Послушав настриг пленки, приготовленный подполковником медицинской службы Ливиным в тот же день, Влодимирский позвонил Комурову:
— Отменная работа! Наложу на голос радиопомехи — получится вполне трогательная беседа.
— Не обольщайся, — ответил Комуров. — Твой подопечный так изощрен, что наверняка проверит придурка подробностью, нам с тобою неведомой… Вот и конец твоей комбинации…
— Ничего подобного! У нас каждая фраза начинается с того, что тот орет: "Папочка, громче, я очень плохо слышу…" А на проверочном вопросе папочки мы прервем радиосеанс: "Помехи, попробуем завтра". Состояние у Исаева будет шоковое, скушает, поверьте…
— Ты еще не ударил его в лоб вопросом: "Что написал в Библии и передал Валленбергу?"
Влодимирский ответил убежденно:
— Это мой главный козырь. Рано. Давайте послушаем, как они будут беседовать на даче, во время прогулок… Они ж не знают, что мы их и в лесу сможем слушать, шарашки не зря сливочное масло и кофей без цикория получают…
Комуров усмехнулся:
— Валяй. Я тебе верю, ответственность на тебе…
Когда Исаев, надрываясь, прокричал в трубку:
— Санюшка, сыночек, любимый, перед вылетом подстригись, как стригся в Кракове… Помнишь?!
В этот момент Сергей Сергеевич остановил пленку с голосом Александра Исаева, а вторую, на которой был записан треск и шум радиопомех, сразу же усилил. По прошествии полуминуты, пока Максим Максимович надрывался — "алло, Саня, Санечка, сынок, алло, ты слышишь меня?!" — снова сквозь писки и треск радиопомех дал голос сына: "Папочка, говори громче, я ничего не слышу…"
…А потом Аркадий Аркадьевич распекал в присутствии Исаева радистов; те виновато оправдывались:
— Товарищ генерал, но это же Колыма! И так чудом вышли! Радиограмму хоть сейчас передадим и запросим немедленный ответ…
— Чтобы завтра же была связь! — бушевал Аркадий Аркадьевич. — Деньги любите получать, а работать не умеете!
Нервно закурил, прошелся по кабинету, потом словно бы споткнулся:
— Извините, Всеволод Владимирович, не предложил вам. Курите…
Исаев медленно поднял на него глаза:
— Я хочу стакан водки. И отвезите меня на дачу. Валленберга присылайте завтра. И если я сегодня попрошу на вашей даче еще стакан водки, пусть мне дадут. И приготовят хорошую зубную пасту. Или отменный чай. Отбивает запах перегара…
Аркадий Аркадьевич сел рядом с Исаевым, положил ему руку на острое колено и проникновенно, с болью, сказал:
— Спасибо, товарищ полковник… Я не сомневался в том, что у нас с вами, у большевиков, все так и кончится…
И, вызвав своего лощеного секретаря, повелел:
— Бутылку лучшей водки, банку икры и кусок вареной осетрины.
17
Воздух был прозрачен и хрупок. Проснувшись, Исаев увидел верхушки сосен, сразу вспомнил тот русский, затрепанный журнал, что он нашел в оккупированном Париже на книжной набережной Сены; "и так неистовы на синем размахи огненных стволов…"
Поднял голову с мягкой, топкой подушки: стволы деревьев были действительно огненными. "Размахи" или "разбеги", — подумал Исаев, — и то и другое слово подходит к сути, к этой извечной красоте. Как же им больно, когда их медленно, с перекуром, пилят, боже ты мой!"
