Гоемон закусил усы, потянулся левой рукой за голландской сигарой, изогнулся, как гимнаст, закуривая ее и не выпуская трубки.
– И эта Моника…
– Вероника, комиссар. Вероника Кэш.
– Моника или Вероника, какая разница? Не перебивайте меня! – рявкнул Гоемон. – Это у нее было два адреса по списку?
– Вот именно, комиссар. Второй адрес относится к пригороду. Это в шестидесяти километрах от Парижа. И спрашивается…
– Мой дорогой Паскаль, – сказал Гоемон возбужденно, – ничего не предпринимайте без меня. Я лечу в министерство.
– В какое министерство? – спросил подчиненный, который отупел после бессонной ночи.
– На площадь Бово, осел! – взревел Гоемон. – Ждите моего приказа! – и повесил трубку.
Он снял пижаму и, пренебрегая ежеутренней гимнастикой, быстро оделся (белая синтетическая сорочка, черный костюм, синий галстук с красными прожилками) и побрился электробритвой. Перед выходом открыл окно, чтобы проветрить комнату. Спустившись вниз, зашел в бар и выпил чашку крепкого кофе. Дом Гоемона представлял собой современную конструкцию, белые стены которой были покрыты живописными, часто непристойными, оскорбительными и угрожающими надписями. Гоемон заплатил за кофе и вышел на улицу. Он сел в свой «рено–15», припаркованный напротив огромного красного щита, который гласил: «Дрожите, богатые! Ваш Париж окружен и будет сожжен». Гоемон направился в сторону площади Бово.
У главы кабинета под глазами были черные круги.
– Что с этой самоубийцей? – спросил он.
– Я как раз собирался вам доложить, – воскликнул Гоемон. – Жена Мейера находится в реанимации. Она еще не в состоянии давать показания, но выкарабкается. Так что мы спасли ей жизнь!
– У вас есть другие новости?
– Есть! – сказал Гоемон и ввел собеседника в курс того, что только что узнал.
– У вас нет никаких доказательств, только предположение, что они находятся за городом, у этой Моники Кэш, – сказал глава кабинета.
– Вероники, – машинально поправил Гоемон. – Я полагаюсь на свое предчувствие и даю приказ оцепить усадьбу.
– Хорошо. Используйте на этот раз жандармерию. Я позвоню в военное ведомство. Кроме того, мне нужно предупредить префекта департамента Сены и Марны. Он, видимо, захочет сам отправиться к месту. Мы оповестим его в конце осады, если таковая будет.
– Не думаю, – сказал Гоемон. – Я знаю французских гошистов. Они предпочтут сдаться.
– Не забывайте, что они убили двоих человек, в том числе одного полицейского.
– Они сдадутся, я уверен.
– Я же, напротив, убежден, что они окажут сопротивление, – сказал глава кабинета.
Гоемон искоса взглянул на него, достал свою маленькую сигару и закурил ее, раздумывая.
– Кстати, – спросил его собеседник, – вы считаете, что имеет смысл взять их живыми?
– Если бы это зависело только от меня, я бы всех пригвоздил к стене, вы же знаете.
– Я ничего не знаю, Гоемон!
– Ну так я вам это говорю. Но я думаю об их заложнике… о после Пойндекстере.
– Да, – сказал глава кабинета. – Было бы ужасно, если бы они убили его во время штурма! Вы знаете, что подчас общественное мнение непроизвольно симпатизирует левым экстремистам. Однако невозможно испытывать никакой симпатии к людям, хладнокровно убивающим беззащитного пленника.
– Да, вы правы. А что касается этих людей, они уже продемонстрировали свою жестокость, убив двух полицейских, – добавил Гоемон.
– Одного полицейского, Гоемон. Одного полицейского и одного служащего.
– Ах да. Какое пренебрежение к человеческой жизни! – вздохнул комиссар.
– Меня не удивит, если они убьют своего заложника, – сказал глава кабинета.
Гоемон посмотрел на него.
– А господина министра это тоже не удивит?
– Нет.
– А американцев?
– Гоемон, дисциплинированный полицейский не занимается политикой, особенно международной. Неужели я должен вам об этом напоминать?
– Нет, месье. Хорошо, месье, – сказал комиссар.
Глава 29
Треффэ был сцеплен наручниками с батареей. Он сидел на полу, опершись спиной о стену. Вошел Гоемон, держа во рту свою маленькую сигару.
– Малыш, я решил навестить тебя перед отъездом. Мы знаем, где находятся твои друзья и посол Пойндекстер.
Треффэ молчал.
– Ты хочешь курить?
