— Что? — переспросила она. Она все еще сидела, отвернувшись к окну, словно не в силах оторваться от долгих блужданий псевдо-Шавеля.
Он выспренне произнес:
— Я живу здесь уже третью неделю. Но вы обо мне ничего не знаете.
— Пустяки, — отмахнулась она.
— Вы не задумывались о том, что с вами будет, когда она умрет?
— Не знаю. Успеется еще об этом подумать. — Она с усилием отвела глаза от струящихся стекол. — Может быть, замуж выйду, — сказала она ему и улыбнулась.
Сердце у него безнадежно сжалось. В конце концов, вполне естественно предположить, что в Париже у нее кто-то остался, какой-нибудь зеленый мальчишка с ее улицы, с которым они вместе исследовали проходные дворы Менильмонтана.
— За кого?
— Откуда мне знать? — легкомысленно ответила она. — Здесь, по-моему, возможности не особенно широки. Есть Рош, однорукий герой, только меня как-то не тянет замуж за мужчину не в комплекте. Ну, потом еще вы, конечно…
У него пересохло во рту. Идиотство какое-то, так волноваться, когда собрался просить дочь лавочницы… Но мгновение было уже упущено.
— А может, придется на бринакском рынке поискать, — продолжала она. — Всегда говорят: если ты богата, вокруг будут толпиться охотники до твоих денег. Что-то я их здесь не вижу.
Он снова торжественно начал:
— Тереза. — И осекся: — Кто это?
— Матушка. Кому же еще быть?
— Тереза, — раздался голос с лестничной площадки. — Тереза!
— Придется вам домывать посуду самому, — сказала Тереза. — Я слышу по голосу, она в молитвенном настроении. Теперь не ляжет спать, пока мы с ней не прочитаем по сто пятьдесят раз «Ave Maria» и «Pater noster». Доброй ночи, мсье Шарло.
Так она всегда его величала, прощаясь на исходе дня, по-видимому желая исцелить вежливостью раны, которые могла нанести за день его самолюбию. Благоприятная минута прошла, и когда теперь ее ждать опять? Он чувствовал, что сегодня она была настроена уступчиво, а завтра?..
Когда он открыл дверь своей комнаты, Каросс лежал на кровати поверх одеяла, нижняя челюсть у него слегка отвисла и изо рта несся прерывистый храп. Щелчок замка разбудил его; не пошевелившись, он просто открыл глаза и посмотрел на Шарло со снисходительной полуулыбкой.
— Ну-с, — произнес он. — Перемыли мне косточки?
— Вы такой бывалый актер, а избрали на этот раз неподходящую роль.
— Не уверен, — отозвался Каросс. Он сел и погладил свой массивный, мясистый актерский подбородок. — Знаете что? По-моему, я поторопился уйти. В конце концов, вы не станете отрицать, что я вызвал к себе интерес. А это уже половина победы, мой милый.
— Она ненавидит Шавеля.
— Но ведь я же не настоящий Шавель. Этого не следует забывать. Я — идеальный Шавель, воссозданный средствами искусства. Я в гораздо более выигрышном положении, поскольку не скован скучной и наверняка некрасивой правдой, это очевидно. Дайте мне только время, милейший, и я заставлю ее полюбить Шавеля. Вы случайно не видели меня в роли Пьера Лушара?
— Нет.
— Великолепная роль. Я там циник, пьяница, негодяй и подлый соблазнитель. А как нравился женщинам! Этот Лушар принес мне больше побед, чем…
— Она плюнула вам в лицо.
— Милый мой, неужели вы думаете, что я не помню? Это было великолепно. Один из ярчайших моментов в моей жизни. На сцене все же такого реализма не добьешься. И по-моему, я тоже был совсем не плох. Как я утерся рукавом, а? Какое достоинство! Держу пари, она сейчас не спит и вспоминает этот жест.
— Ну, разумеется, — сказал Шарло. — Шавелю до вас далеко.
— Все время упускаю из виду, что вы его знали. Подкинули бы какую-нибудь правдивую черточку для убедительности.
— Совершенно незачем. Завтра чуть свет вы уйдете. Спектакль окончен. А теперь будьте добры, уступите мне мою кровать.
— Здесь хватит места для двоих, — сказал актер и немного подвинулся к стене. От всех этих треволнений он снова впал в нечистоплотную вульгарность своих молодых лет и теперь упивался ею. Это был уже не давешний вальяжный пожилой Каросс, теперь в его жилы под слоями сала почти зримо просачивалась молодая кровь. Приподнявшись на локте, он хитровато произнес:
— А вы не сердитесь на мои слова?
