8.
Хлеб, хлеб кругом, всех видов, всех градаций, всех стадий производства: пшеница золотая, высокогорно-снежная мука, круто замешанное тесто ноздреватое, что грузно пухнет в грандиозных чанах, буханки свежеиспеченные с трещиноватой глянцевой смуглой спиной, пышные булки, пышущие жаром, кружащий голову горячий дух поспевшей сдобы… хлебные лавки киевляне каждый божий день берут на приступ, и через два часа уже кричат из лавки — «все, кончается», а тут везде, от пола и до потолка. Пожрать, сжевать хотя бы четвертинку, осьмушку, корочку горелую. Подходишь лишь к воротам, и пасть мгновенно наполняется слюной, в нутре переворачивается, еще мгновение — и на колени бухнешься: ну, немцы, дорогие, дайте жрать, пожалуйста! Это вот как же тут работать можно вообще? Таскаешь хлебушек родимый на себе — и вот ни крошки в брюхо.
В обносках, в битых, драных башмаках, но до кости зато побрившиеся, чистые, они водиннадцатером шеренгой вдоль забора встали, ждут. А мимо них, пошатываясь голодно, пудовые мешки костляво-изможденные, устало-злые грузчики таскают. Вдруг суета; сорвавшись с места, как ошпаренные, два полицая вмиг открывают ворота — сияющая черным лаком беговая, двухместная, стосильная машина, открытый «Хорьх», врывается, раскраивая лужи, рассекая тугой гудящий воздух, здорово рвет резину новых шин, ломая скорость перед входом в заводоуправление. Хозяин, маленький, сухой, встает, ступает на подножку, вышагивает медленно и крепко, причиной существования, дозволением на жизнь всего и всех вокруг: краснокирпичных корпусов, цехов, водонапорной башни, всех тонн муки, угрюмых заморенных грузчиков, охраны, холуев. Неброская добротность первоклассного немецкого костюма, сверкание золотых часов из-под крахмаленного хрусткого манжета, сияние и скрипение кожи лакированных ботинок, вверх удлиненный крутолобый череп, матовый блеск будто натертой бархоткой золотистой плеши, медлительное жесткое костистое, по-иностранному холеное лицо, которое не раз они видали в прошлой жизни и в то же время новое, невиданное будто. Печально-скучные, будто бы чем-то запыленные бесцветно-серые глаза наставились на новую бригаду грузчиков насмешливо и безнадежно, проткнули, прикололи, привесили на тонкую булавку бирку с назначенной ценой, выше которой Кордик давать был не намерен, и пересмотру стоимость ребят, всех взятых и в отдельности, в его глазах уже не подлежала.
— Ну, будьте здравы, старые знакомые.
— Будьте здравы, пан Йозеф. Есть слух, что работенку можно тут у вас найти.
— Да-да, и что вы можете, умеете? Как вы играете, я знаю, — перед глазами до сих пор стоит… в финале кубка против ЦДКА… да, Михаил, была у вас команда, теперь не будет долго даже слабого подобия. Ну так и что? А кроме этого? Тут у меня хлебозавод — не стадион.
— Все что угодно, руки есть. Столярничать, грабарничать, иные вон автомеханиками могут, ремонтные работы… да грузчиками можем. Что, разве нет нужды ни в чем.
— Рабочих рук хватает, теперь весь город — лес рабочих рук. Есть у меня и грузчики, и прочие.
— Ну вы же сами вроде как сказали, когда тогда передо мной тормознули, — надавил Добрых, — что есть возможность заработать честно.
— Да-да, слова свои я помню. Хочу помочь вам, да, поскольку восхищаюсь… как давний преданный поклонник, так сказать. Но только знаете, друзья, мне попросту неловко использовать таких огромных мастеров, как вы, в качестве грубой силы — черную работу исполнят и другие. Ладно, ходить вокруг да около не буду: вы знаете, что в Киеве возобновляется футбол, что будет интернациональный чемпионат и что для этого вас вынули из лагеря. Мое намерение — свою команду сделать.
— Да что ж это такое? — расхохотался даже Кукубенко. — Куда ни ткнись, везде из нас команду лепят.
— Ну а чего из вас еще лепить? Бригаду грузчиков? Да у немецкой власти миллионы бесплатных грузчиков, чернорабочих, землекопов — на десять лет вперед при самом грубом обращении хватит. Нужна не гужевая безмозглая скотина — нужны профессионалы, виртуозы собственного дела: врачи, конструкторы, большие инженеры, музыканты, спортсмены, наконец… штучный товар… и вы, Макар, должны быть благодарны Господу Богу, матери-природе… как угодно… за свой талант, свою отмеченность… не будь его — вы так бы и остались в составе мерзлой лагерной халвы, а так вы получаете жизнь и возможность достойного существования.
