И тут Карелла задал вопрос: а остался ли в университете кто-нибудь, кто может помнить Бланш Леттигер в ее бытность студенткой. Кивнув, мисс Мориарти тут же отвела детективов на кафедру драматического и ораторского искусства к профессору Ричардсону. Профессор оказался сухим стариком с манерами и осанкой актера, специализирующегося на произведениях Шекспира. Голос его звучал раскатисто и зычно. Говорил профессор с таким напором и экспрессией, словно стоял на сцене перед публикой и хотел, чтобы все присутствующие зрители – даже на галерке – не пожалели денег, потраченных на билеты. Карелла ни на секунду не усомнился, что каждое слово Ричардсона было ясно слышно даже в родном восемьдесят седьмом участке на другом конце города.
– Бланш Леттигер? – переспросил он. – Бланш Леттигер?
Грациозным жестом он поднес руку к голове, увенчанной гривой седых волос, и, зажав переносицу между большим и указательным пальцами, смежил веки, погрузившись в воспоминания. Наконец он кивнул, открыл глаза и промолвил:
– Да.
– Значит, вы ее помните? – уточнил Карелла.
– Помню. – Ричардсон повернулся к мисс Мориарти. – Душа моя, вы помните кружок «Парик и башмак»?
– Помню, – ответила Агнесса.
– В таком случае вы непременно должны помнить, как они поставили «Долгий путь домой».
– Боюсь, эту постановку я как-то упустила, – тактично ответила проректор, – на кафедре столько театральных кружков… Они ставят так много спектаклей…
– М-м… Да, пожалуй, вы правы, – согласился Ричардсон и повернулся к Карелле. – По решению кафедры я был куратором «Парика и башмака» целых четыре года. Бланш принимала участие в постановке того спектакля.
– Вы про «Долгий путь домой»?
– Да, – с достоинством кивнул Ричардсон, – славная, очень славная девушка. Я прекрасно ее помню. Как, собственно, и сам спектакль. Первая постановка в том году… Да, конечно, конечно, Бланш Леттигер… Она играла одну из… как бы помягче выразиться… одну из женщин легкого поведения…
– Вы хотите сказать, проститутку? – рубанул напрямик Стивен.
– Ну… – Ричардсон, замявшись, кинул взгляд на мисс Мориарти и, наконец, кивнул: – В общем, да.
Детективы переглянулись, но при этом ни один из них ничего не сказал.
– Чудесное, очаровательное дитя, – вздохнул Ричардсон. – Да, она была впечатлительной, эксцентричной, порой задумчивой, но при этом очень-очень славной и милой. Прекрасная актриса. Девушка, которую играла Бланш, по сюжету должна была говорить на кокни[3]. Так вот, Бланш практически сразу же удалось ухватить правильную интонацию и произношение. Очень впечатляюще, очень. И память у нее была превосходная. За первые два вечера репетиций ей удалось запомнить все свои реплики, а у нее была едва ли не самая большая женская роль в спектакле. Она играла Фриду. У нее длинный диалог с Ольсеном, а потом еще и музыкальный проигрыш, когда она опаивает его. Мы решили играть на круглой сцене, сделать нечто вроде цирковой арены – впервые за всю историю кафедры. Естественно, изначально сцена была обычной – нашей, кафедральной, но мы ее окружили бочками, а студенты играли посередине. Здорово, очень здорово. В одной из сцен… надеюсь, вы помните сюжет…
– Мистер Ричардсон, нам бы хотелось узнать…
– …один из матросов, Дрисколл, – как глухарь на току, продолжил профессор, – выплескивает пиво в лицо пьяного русского моряка Ивана. Так вот…
– Мистер Ричардсон, вы не знаете…
– …когда актер выплеснул содержимое стакана, он забрызгал с десяток зрителей в первом ряду. Если вы никогда не играли на круглой сцене…
– Мистер Ричардсон, – твердым голосом произнес Карелла, – Бланш Леттигер…
– …то вы и представить не можете, насколько это сложно. А Бланш с этим справилась прекрасно. Какое чувственное лицо! Какая экспрессия! Понимаете, в той сцене с Ольсеном ей по сюжету нужно много слушать – задача, с которой справится не каждая профессиональная актриса. А Бланш было сложно вдвойне – поскольку мы играли в круге, любые, даже самые мелкие перемены в выражении лица, любой нюанс – все сразу же становилось заметно зрителям. Но девушка прекрасно справилась с задачей. Она играла изумительно, просто изумительно.
