Я находилась в Коппе у батюшки, когда узнала, что генерал Бонапарт на обратном пути из Египта проехал через Лион и был принят там с восторгом. Это известие причинило мне боль; вспоминая о ней, я начинаю верить в то предчувствие будущего, в то двойное зрение, о котором толкуют шотландцы и в основе которого, возможно, лежит не что иное, как способность видеть предметы в свете чувства, независимого от разума.>81 Казалось бы, мне следовало радоваться возвращению Бонапарта. Мне нравилось общество его братьев. Большинство людей из его окружения были в большей или меньшей степени также и людьми моего круга. Однако я предчувствовала в характере Бонапарта склонность к тирании, которая обещала стать тем более свирепой, чем более серьезный оборот примут дела.>82
Я уехала из Коппе, намереваясь провести зиму в Париже и, по странной случайности, прибыла туда 18 брюмера, или, иначе, 9 ноября, — в тот самый день, когда началась политическая карьера Бонапарта. Я как раз меняла лошадей на почтовой станции в нескольких лье от Парижа, когда мне сказали, что здесь только что проехал член Директории Баррас, возвращавшийся в сопровождении жандармов в свое имение Гробуа.>83 Вести, услышанные из уст возниц, действовали на воображение особенно сильно. В первый раз со времен Революции одно и то же имя было у всех на устах. Прежде говорили: Учредительное собрание сделало то-то, король, народ, Конвент предприняли то-то. Теперь повсюду только и шла речь что об этом человеке, которому суждено было заменить всех прочих и лишить род человеческий имен и лиц, либо забрав всю славу себе, либо помешав всем прочим смертным завладеть ею.
В тот же вечер я узнала, что за пять недель, проведенные в Париже после возвращения из Египта, генерал Бонапарт успел приготовить умы к тому перевороту, который только что свершился. Все партии одна за другой предались ему, а он подал надежду всем без исключения. Якобинцам он посулил, что не допустит восстановления монархии. Роялистам позволил пребывать в уверенности, что возвратит на трон Бурбонов. Сьейесу сказал, что Конституция, которую тот обдумывал с самых первых дней Революции, наконец будет принята.>84 Главное же, он пленил людей, не входивших ни в какие партии, вселив в их сердца надежду на покой, порядок и мир. Однажды в одной гостиной ему рассказали о некоей женщине из хорошего общества, чьи бумаги арестовала Директория. В ответ Бонапарт, впоследствии беспричинно осудивший стольких страдалиц на бессрочное изгнание, возмутился бессмысленной жестокостью палачей, мучающих женщин. Он, приведший весь мир в состояние бесконечной войны, постоянно твердил о необходимости заключить мир. Одним словом, в повадках его было нечто лицемерное и слащавое — совсем как у тигра, которому вздумалось убрать когти. Неудивительно, что ему удалось ввести французов в заблуждение.
Конституцию, хороша она была или дурна, у французов отняли двумя годами раньше, когда призвали военных для ее укрепления.>85 Попытки даровать нации свободу оказались тщетными; иначе и не могло быть в стране, где правосудие презирают как вещь сугубо бесполезную, а безнравственность почитают за доказательство глубокого ума. Для того чтобы прийти к власти, побеждать Бонапарту было некого. Опасаться же ему следовало одного-единственного человека — генерала Бернадота. Однако члены Директории, завидовавшие своим защитникам даже больше — если это возможно, — чем своим противникам, не захотели позвать Бернадота на помощь. Между тем генерал Бонапарт действовал очень ловко: он посвятил генерала Бернадота в тайну переворота, который намеревался совершить, и взял с него как с собрата по оружию обещание хранить дело в секрете. Генерал Бернадот, один сохранявший рыцарский дух в такое время, которое, кажется, нимало к тому не располагало, отвечал, что как частное лицо он никому не откроет вверенную ему тайну, но если правительство поставит его во главе какого-либо воинского соединения, он станет бороться против всякого врага существующего порядка.>86 Тем временем Директория подготовила приказ о возвращении генералу Бернадоту должности военного министра.
