— Ытхан совсем расхромался, шеф. Все лапы посек до крови. Наст-то не держит как следует, а Ытхан все время впереди.
— А я сколько раз говорил — сшей бахилы. Возьми брезент и сшей. Тебе ж хоть кол на голове теши.
Женька презрительно скривился.
— Ытхан не какой-нибудь карликовый пинчер, шеф. Знаете, по Москве старушки водят, в лапотках? Думаете, я не пробовал? А Ытхан те бахилы — зубами. Это только у Джека Лондона собаки сами просили обуть их.
— Тогда замени — и дело с концом. У тебя что, собак мало?
— Нечувствительный вы человек, шеф. Я вам про попа, а вы мне про попову дочку. Конечно, заменю!
— Возьми вот квитанцию. Да заставь Парамонова расписаться как следует. А то поставит закорючку, разбирайся потом. Ну, готовы?
— Айн момент, шеф, — сказал Женька. Он уселся у печки и стал переобуваться.
Побережный смотрел на него с нетерпением.
— Шеф, — сказал Женька, — надо бы нам устроить большой выходной. А, шеф? Страна давно перешла на пятидневку, а мы все по старинке вкалываем. А у меня собаки. Они морально износились, шеф.
— У тебя язык не износился?
— Я серьезно. Собаки окончательно озверели. Подтверди, старик.
Побережный досадливо отмахнулся.
— Нужны мне его подтверждения, как рыбе зонтик! Ты мне уже всю плешь проел с этим износом, парень! Целое лето баклуши бьешь со своими собаками, и все износ, износ!
— Конечно, — сказал Женька — за меня дядя работает. Вам не стыдно, шеф? — Он встал, притопнул унтами. — Подарили бы лучше портянки, чем обижать. Сотрудников иногда нужно премировать.
— У меня не склад, — сказал Побережный. — Я тебе уже давал одни. Куда ты их дел?
— Вспомнили! Это было давно и неправда, шеф. А потом, они были б/у, ваши портянки, и я стал мыть ими полы.
— Вот и мой. Мой на здоровье.
— Значит, не дадите?
— Тьфу! — плюнул Побережный. — Ну что ты при-
стал, как банный лист! Нету у меня портянок! Хоть, вон носки бери. Вигоневые.
Женька засмеялся.
— Я знал, шеф, что у вас добрая душа. Так и быть: вернемся — подарю вам одну маленькую штучку. — Женька сделал таинственное лицо.
— Какую еще штучку? — насторожился Побережный. — Не надо мне никаких штучек. Мне твои штучки надоели.
— Шеф никак не может забыть галифе, — сказал Женька.
— Никакие не галифе, — стал оправдываться Побережный горячее, чем следовало. — А что галифе? Если хочешь, такие же брюки.
— Не бойтесь, шеф, на этот раз это будет нечто другое. Ты скоро, старик?
— А я и не боюсь, чего мне бояться, — пробормотал Побережный. Когда речь заходила о галифе, он чувствовал себя не очень уверенно.
Кирилл закинул за плечи рюкзак с припасами.
— Пошли, — сказал он.
Как всегда, увидев хозяев во всеоружии, собаки заволновались, запрыгали, затявкали от нетерпенья.
— Придется Куцего вместо Ытхана поставить, старик. Он у него дублер.
— Сумасшедший этот Куцый. Ему орешь, орешь, а он глаза вылупит и знай себе прет.
— Заполошный, это точно. Зато вожак. Любого на место поставит. Кроме Ытхана, конечно.
— Да о чем говорить! Куцего так Куцего, какая разница?
— Не скажи! Ты поставь попробуй хотя бы Варнака. Он из тебя душу вынет. И собак взбаламутит. Им нужно, чтобы впереди был вожак, а Варнак в этом смысле ни рыба ни мясо. Он в середине — на месте.
Женька, наверное, долго бы еще разглагольствовал на любимую тему, но тут из дома вышел Побережный.
— У вас совесть есть, ироды?! Чего вы резину тянете? Ждете, когда я за вас поеду?
— Все, все, шеф, — успокоил Побережного Женька. — Маленькое производственное совещание. Летучка. Закройте глаза, шеф, и нас уже здесь не будет!..
На обратном пути Женька все чаще посматривал в сторону моря, над которым, как колбасы воздушного заграждения, стали собираться раздувавшиеся туши туч, и торопил собак.
И все-таки они не успели. Вдали уже показались похожие на неолитические кромлехи выветренные каменные столбы на другой стороне пролива, когда началась пурга.
Она началась сразу, без раздумий и намеков, как бывает только в этих местах.
Ветер вдруг завыл на угрожающей ноте и, задрав шерсть на собаках, бешено погнал впереди себя поземку. Пространство наполнилось сухим шорохом и треском, словно по насту побежали мириады бойких рыжих тараканов. Вмиг сделалось темно. Потом, будто выдохнувшись, ветер стих. И ударил уже с другой стороны, в лицо, сатанея с каждой минутой.
