Иначе нельзя, никак нельзя. Они не беззаботные туристы.
Им, как альпинистам, нужны страховка, невидимые помочи в руках у тех, кто послал их вперед.
Вся площадка поблескивает усиками, проводами, чашами антенн, оскаленными пастями газозаборников. Стадо умных механизмов. Нет, скорей плантация диковинных растений, взращенных усилиями тысяч умов. На ней зреет урожай информации. Садовник, наконец, может уйти: урожай вырастет без него.
Но сколько времени потеряно! Зря или не зря? Если не считать двух-трех приборов, остальные либо дублировали работу корабельных установок (для сопоставления результатов!), либо вновь и вновь уточняли, дополняли, перепроверяли сведения, полученные от автоматических станций, сброшенных ранее. Все это было нужно, необходимо, но они лишились по крайней мере двух экскурсий в глубь планеты. Обидно, по-человечески обидно. Хочется идти, смотреть, ощущать, переживать. А цифры везде одинаковы. Что здесь, что на Земле, что в другой галактике.
И к чему вообще, если вдуматься, сводится их роль первооткрывателей? Надзиратели за умными машинами? Экскурсанты, которые осматривают планету, по ходу дела подтверждая данные, полученные от автоматов?
Нет, конечно, он не прав. Цифры безгласны и мертвы. Что такое сама по себе "температура плюс сорок градусов по Цельсию", скажем? Пустой звук. Лишь ощущения человека оживляют ее. Сухость губ, рубашка, прилипшая к телу, горячая кровь, стучащая в сердце, и многое, многое другое связывается тогда с ней.
Меркурий еще не коснулся души человека, так-то вот. Автоматы открыли его для разума. Но только люди откроют его для чувств. Нельзя любить, ненавидеть абстракцию. Нельзя жить в мире графиков и физических величин, если он не обжит сердцем. Нельзя расселить ум и чувство по разным квартирам - человеку станет плохо, сквозь душу пройде? трещина. Что-то останется в прошлом среди идиллии лесов и пашен, а что-то уйдет в будущее, поселится на голой пустыне фактов.
Им обживать Меркурий. Им открывать его для человека. То, как они это сделают, - от этого зависит, станет ли человечество богаче. Богаче красками, волнением, пониманием природы и себя в природе. Мир должен стать щедрее, гармоничней, яснее после их полета.
- Капитан, вездеход подготовлен.
Бааде и Полынов приближались к нему, и странно было видеть, как их ноги, погружаясь в тень, исчезают там, словно обрубленные, и люди в блестящих скафандрах повисают над пустотой. Бааде и Полынов уже миновали тень. Теперь солнце оказалось за их спиной, и они мгновенно превратились в бесплотные силуэты.
- Зайдите сбоку, - попросил Шумерин, - неприятно разговаривать с дырками в небе.
Они засмеялись. Они никак не могли привыкнуть к дикой светотени, уродующей любой предмет. Правда, если вглядываться, скраденные очертания затем вновь проступали из мрака зеленоватыми пятнами. Но это если вглядываться.
- Так в путь, капитан? - спросил Бааде, поворачиваясь боком. Двигаться, наблюдать, хорошо-то как!
- Сначала отдых и сон, - остановил его Полынов. Бааде посмотрел на психолога осуждающе.
- Слово врача - закон, - развел руками Шумерин.
Бааде заворчал, Шумерин повернулся к ракете, давая понять, что спор излишен.
Тут-то Шумерин и увидел это.
Оно надвигалось из темного полушария Меркурия бесшумно и быстро. Серая полоска чего-то.
Условный рефлекс опасности сработал тотчас.
- Берегитесь! - предостерегающе закричал Шумерин. В полоске не было ничего угрожающего, кроме того, что она приближалась и была неизвестно чем.
- К кораблю! - Шумерин зачем-то топнул ногой.
И они побежали, но нехотя, то и дело оборачиваясь, ибо все еще не могли принять опасность всерьез.
Переход от невозмутимого спокойствия к тревоге и к бегству был так стремителен, а перемена настолько неправдоподобна, что разум упорно отказывался в нее поверить.
Близкий горизонт Меркурия мешал определить расстояние до полоски. Впрочем, это уже не было полоской. То был вал, который рос, ширился и мчался, вставая стеной и смахивая звезды.
- Приборы... - вспомнил Бааде, когда они достигли люка. Приборы оставались беззащитными.
