Я набрал под дубом горсть земли, завязал ее в носовой платок и вспомнил, как мама когда-то привозила нам в белой косынке из Пасвалиса две обсыпанные сахаром булочки…
Я сфотографировал могилу родителей, дуб и новый мостик через речку Левуо́. Нынешние мостки широкие, как тротуар, настелены из досок и подвешены на стальных канатах. И мне подумалось, что с такого удобного моста уж точно никто никогда не свалится, как мы с Апалисом когда-то. Оказалось — нет, свалился. И не кто иной, как наш чуть ли не родной дядя Влади́словас. Освежившись пивком, Ла́дзе, как называли дядю односельчане, шел по мосту домой, а тут какие-то подвыпившие гуляки стали, улюлюкая, раскачивать канаты. Владисловас, человек уже в годах, не удержался, упал с моста в реку.
Странно, что об этом своем дяде я узнал только сейчас…
И вот наконец мы с Аполинарасом сидим друг против друга и говорим, говорим ночи напролет… Порой я напоминаю ему:
— Апалис, тебе ведь на работу утром…
А он в ответ — с укором:
— Ты что, спать сюда приехал?
Видно ему, как и мне, приятно узнавать из беседы, чем мы с ним похожи. Нам нужно пробиться друг к другу сквозь толстую стену времени и расстояния, почувствовать, как где-то глубоко соприкасаются наши корни и что мы не такие уж разные, как показалось вначале.
Я уже вижу, что он простодушен, не прочь позубоскалить и даже в самой грустной истории выискивает крупицы юмора. Господи, да ведь точно так же поступаю и я, потому что в жизни, по-моему, смех всегда сопровождается слезами, а слезы — смехом…
Правда, Аполинарас может рассказать о себе гораздо больше, чем я! О! Он мог бы намного интереснее написать о своих скитаниях. Похоже, брат и сам это чувствует. Стоит мне завести речь об этом, о книге его жизни, как он молча протягивает руку к рюмке… Руку, которая переделала сотни разных работ; брат неплохо владеет пером, однако зарабатывает на жизнь литьем стали.
Однажды вечером я спросил у него:
— Апалис, а это правда, что ты не любил нашего отца?
— Кто тебе это сказал?
— Накануне отъезда подошла ко мне в нашей деревне одна старушка и спрашивает: «Ты не Казюкас ли будешь?» Оказывается, это Дульке́не!.. Помнишь ее домишко?
— Как не помнить! Да ведь Дулькене — наша ближайшая соседка.
— И она тебя прекрасно помнит. Когда я сказал ей, куда собираюсь, она припомнила, как однажды, когда ты был маленький, отчитала тебя… Говорит, отец при смерти лежит, а ты крутишься в горнице и песни распеваешь. А когда тебя одернули, отрубил: «И пусть себе умирает». «Ну и бесенок твой брат», — сказала мне Дулькене. — Отвези ему привет от нас…»
— Well[4], может, и пел, — признал брат. — Не мог я простить отцу одной затрещины.
— Затрещины? Странно… — удивился я. — А родственники говорят, что наш отец был покладистым человеком.
— Может быть… Тем хуже… — не слишком-то охотно стал рассказывать брат. — Тебя еще на свете не было, когда у нас лавчонка в деревне была. Заветная мечта отца: земли, почитай что, и нет, думал он, здоровье неважное, может, хоть торговлей удастся перебиться.
Как-то раз в воскресенье, когда отец с мамой ушли в костел, я забрался в лавку, нашел там красивую жестяную коробку, открыл ее и взял оттуда одну конфету — ужасно дорогую, шоколадную… Боже ты мой, какой она мне показалась тогда вкусной! В жизни такой не пробовал. А запах!.. И наряжена в такую шикарную обертку, прямо принцесса… Первая бумажка просвечивает, как стеклянная. Под ней пестрая картинка — кажется, собака или кот с высунутым языком. А дальше — третья, серебряная, блестящая, как зеркало, вроде как из тонкой жести сделана, из нее можно даже колечко согнуть…
И под конец еще одна промасленная бумажка, впитавшая аромат шоколадки и как бы подгоняющая меня скорее отведать этот божественный, но запретный для меня плод.
Well, я так и думал, что будет ужасно вкусно, но то, что я попробовал, превзошло все мои ожидания. Ни одно знакомое мне лакомство не шло ни в какое сравнение с этим. Вот видишь, какой деликатес припрятали от меня родители… — криво усмехнулся брат.
— А тебе известно, сколько стоили эти конфеты? — вступился я за родителей. — Да за один килограмм бедняку понадобилось бы неделю горб гнуть.
