Извлеките их из жалкого состояния площадных гаеров и помогите им усовершенствоваться в искусствах. Я уверен, что ваше благородное сердце обрадуется случаю совершить это доброе и полезное дело.
Ваш преданный друг и почитатель граф Карло Гоцци.
Не могу описать, что мы почувствовали, прочитав это письмо! Если бы оно обещало нам королевскую корону и все сокровища Индии, мы, наверное, и на половину так не обрадовались бы! Подумать только – ещё утром мы были самыми жалкими, самыми ничтожными существами на свете, бездомными щенками, о которых не пожалела бы ни одна душа, если бы они подохли! И вдруг оказалось, что синьор Гоцци считает нас «способными молодыми людьми», посылает нас к знаменитому синьору Рандольфо для «усовершенствования в искусствах»! Мы просто боялись поверить своему счастью и всё-таки верили ему. Это было чудесно!
По правде сказать, мы поняли очень мало из того, что было написано в письме. Через много лет я узнал, что Рандольфо Манцони был всем обязан синьору Гоцци, который подобрал бедного юношу на набережной и помог ему стать музыкантом. Через много лет я понял, сколько неприятностей принесла старому поэту несчастная сценка между аббатом и его кухаркой, вставленная нами в «Три апельсина». Только тогда я оценил великодушие и скромность нашего удивительного друга!
Но в тот день, на барке, мы осознали только одно: мы богаты, синьор Рандольфо ждёт нас; добраться бы нам до Регенсбурга, а там наступит для нас золотое времечко!
А вдруг сбиры схватили Мариано? Почему он так долго не возвращается? Вдруг они придут за нами на барку и отведут меня к тётке Теренции, а Паскуале – на кухню к аббату Молинари? Нет, не может быть. Мы отплывём сегодня из Венеции, и всё будет хорошо!
Наконец Мариано и Тито вернулись, нагруженные имуществом балагана. За ними явились Лиза, Пьетро и жена Мариано с узлами на плечах. Потом пришёл Тони, подручный Тито. На барке началась суета. Мариано рассовывал тюки и ящики по местам и торопил Тито и Тони с отплытием. Наконец мы подняли якорь, поставили парус и тронулись в путь.
Солнце сверкало на голубой глади лагуны. Вдали белели убегавшие паруса. Они, казалось, указывали нам путь. Днище барки крепко пахло смолой, а старая парусина – солью. До сих пор меня каждый раз охватывает чувство радости и свободы, когда я слышу этот морской запах.
Грубые окрики Мариано, злые насмешки Пьетро, толчки, которыми нас иной раз награждал Тито, если мы попадались ему под руку, – нам всё было нипочем. Ведь у нас в мешке с куклами, между аббатом, Барбарой и Пульчинеллой, было спрятано бережно завернутое в тряпку письмо к синьору Рандольфо Манцони! Оно сулило нам горы счастья.
Наступали сумерки. Ветер свежел. Наша барка плыла всё быстрее, оставляя за собой пенистую бурливую борозду.
– Вот и мы с тобой пустились в путь, как Тарталья с Труффальдином! – весело шепнул Паскуале.
– И мы добудем волшебные апельсины, вот посмотришь! – подхватил я.
В голубом тумане за кормой исчезали огоньки Венеции.
Когда на следующее утро Паскуале разбудил меня, наша барка уже медленно плыла против течения Бренты. На берегах по обе стороны реки зеленели виноградники, кое-где белели небольшие сельские домики. Кругом было тихо. Стрекоза с голубым тельцем присела на борт барки, трепеща золотистыми крылышками.
Жена Мариано дала нам по луковице и по куску хлеба. Мы запили еду, черпая ладонями прямо из реки. Мариано спал на корме, положив потную курчавую голову на свои узлы, и громко храпел. Я вспомнил, что у меня в мешке есть небольшой кусок дерева, вынул его и стал вырезывать головку. Мне хотелось сделать Нинетту, такую же красивую и большеглазую, с ротиком сердечком, какую сделал дядя Джузеппе для «Трех апельсинов». Паскуале сидел рядом и тихонько напевал песенку голубки.
Нас никто не трогал и даже не заговаривал с нами.
Мы не заметили, как прошёл день.
Вечером мы пристали к берегу близ какой-то деревушки. Тито не хотел вести барку дальше: ему было пора возвращаться назад в Венецию. В этой деревушке жила его сестра с мужем. Он сказал, что у них можно переночевать, и мы перетащили всё имущество Мариано в их домик.
