- Представить себе не могу, - ответил я, удивленный этим неожиданным вопросом.
- Может быть, вы думаете, что я слез с дерева?
- Но каким же образом?
- В том то и дело, что нет. Это было так же невозможно, как спуститься с отвесного утеса или стены. Я отказался от этой мысли и уселся на ветвях, поджав под себя ноги.
Не скажу, чтобы мне было слишком удобно и мягко сидеть на этих ветвях, но у меня было о чем подумать, кроме подушек. В любой момент я мог очутиться в Миссисипи, а так как я плаваю неважно, да к тому же поверхность реки была вся покрыта вырванными с корнями деревьями, то вы понимаете, что приятного в моем положении было мало.
Мне оставалось только терпеть, и я терпел, вцепившись в свои ветви, как костлявая в мертвеца, и ерзая время от времени, чтобы размять занемевшие ноги.
В таком положении я провел целый день. Я чувствовал ломоту во всех костях, но сразу повеселел, взглянув на реку, так как увидел, что наводнение кончалось и мой кипарис уцелел.
Я успокоился, но ненадолго. Уцелел кипарис или нет, - я знал, что сам я погибший человек. Никто не мог помочь мне, да и крика моего не услышал бы. Я видел всю реку перед собой, но мне было известно, что лодки держатся противоположного берега, чтобы избежать опасного течения с той стороны, с которой я находился. А река в этом месте шириной с милю. Если даже и проедет лодка у того берега, то вряд ли там услышат меня, да если б кто и услышал, то принял бы за насмешку; подумают только: человек, влезший на кипарис с единственной целью покричать оттуда встречным лодочникам. Я знал, что это будет бесполезно.
И все же я попытался. Я видел лодки всех родов, парусные, плоскодонки, и кричал всем, пока не охрип. Они, наверное, слышали меня. Во всяком случае, некоторые из них, так как иногда в ответ раздавался презрительный хохот. Может быть, они принимали мои отчаянные вопли за глупую шутку зубоскала или безумца.
Охотник снова остановился, точно под наплывом воспоминаний о минувшей беде.
Я, как и прежде, не прерывал молчания, потрясенный этим образным рассказом жителя лесов.
Заметив, что я жду, он снова заговорил:
- Так вот, дружище, мне стало ясно, что я попал в ловушку. У меня не было никакого выхода.
Оставалась единственная надежда на жену. Может быть, она бросится искать меня, как это случалось и раньше, когда я надолго исчезал. Но может пройти день и два, пока она хватится меня, да и тогда - найдет ли она меня в лесу, протянувшемся на двадцать миль в окружности? Нет, на это нечего было рассчитывать.
Потеряв всякую надежду на то, что кто-нибудь выручит меня, я принялся думать о том, как спастись без чужой помощи.
Нужно было что-нибудь предпринять. Я не ел и не пил тридцать часов, так как и до того охотился на пустой желудок. Я умирал от голода и жажды, особенно от жажды. Я бы согласился выпить самую грязную воду из какого-нибудь болота, вместе с лягушками и головастиками. Что же касается еды, то при одной мысли об этом я не мог не глядеть вверх, на гнездо, так как, несмотря на свою стычку с орлами, я готов был добыть себе на обед птенцов.
Возможно, что я бы еще больше страдал от голода и жажды, если бы не думал о судьбе своего кипариса, едва не унесенного течением. Эти мысли приводили меня в такой ужас, что я больше ни о чем другом и не вспоминал.
Время шло, кипарис оставался на месте, я уже думал, что берег больше не двинется.
Сквозь ветви дерева я видел реку, и хоть она была близко, но из берега торчала такая масса огромных корявых корней, что он казался мне достаточно укрепленным и не боявимся наводнения.
Удостоверившись в этом, я немного успокоился и задумался уже над тем, как бы мне спуститься с этого заколдованного дерева. Но мне ничего не удавалось придумать. Оставалось лишь прыгнуть вниз, что было бы так же безопасно, как броситься со шпиля кафедрального собора.
Пришлось отказаться от этой мысли. Я впал в совершенное отчаяние.
Наступила ночь. Вздохами делу не поможешь, я принялся оглядывать свои владения, ища какого-нибудь местечка помягче, чтобы дать отдых своим старым костям.
