— В моём желудке полно змей, — пояснил я. — Они свиваются и развиваются, и никак их не остановишь.
— Мой желудок тоже сегодня не в порядке, — признался отец. — Но это и понятно, ведь нам предстоит необычное дело. Так, Дэнни?
— Конечно, необычное.
— А знаешь, Дэнни, как это называется? Это самая выдающаяся, самая грандиозная браконьерская вылазка в мировой истории!
— Не надо, папа, не продолжай. А то у меня в низу живота ещё больше тянуть начинает. Во сколько мы выходим?
— Я всё продумал, — ответил отец. — Мы должны войти в лес за пятнадцать минут до захода солнца. Если мы придём позднее, фазаны устроятся на ночлег, и тогда всё пропало.
— А когда сейчас солнце садится?
— Около половины восьмого. Нам необходимо войти в лес ровно в семь пятнадцать. До леса полтора часа ходу, значит, выйти мы должны без четверти шесть.
— Тогда нам лучше поторопиться с изюмом. Надо успеть сделать ещё больше шестидесяти штук.
Мы закончили нашу работу на два часа раньше. Изюм лежал плотной кучкой на белой тарелке посередине стола.
— Ну разве не прелесть! — сказал отец, крепко потирая руки. — Фазаны просто влюбятся в него, это уж точно.
Потом мы ещё повозились в мастерской, и в половине шестого отец скомандовал:
— Всё! Пора собираться! Через пятнадцать минут выходим!
Когда мы направились к фургону, у бензонасосов остановился легковой автомобиль с кузовом «универсал». За рулём сидела симпатичная черноволосая женщина, а сзади теснилось, наверное, ребятишек восемь, с мороженым в руках.
— О, я знаю, что вы закрыты, — сказала женщина сквозь окно. — Но позвольте мне залить несколько галлонов бензина. У меня почти пустой бак.
— Налей ей, но только быстро, — распорядился отец.
Я взял ключ от конторы и отпер один из бензонасосов. Наполнил бак, взял деньги и дал сдачу.
— Обычно вы не закрываетесь так рано, — заметила женщина.
— Нам нужно уйти, — ответил я, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу. — Нам с отцом надо кой-куда сходить.
— Ты подпрыгиваешь, как заяц, — сказала женщина. — Наверное, это дантист?
— Нет, мэм, это не дантист. Но извините меня, пожалуйста. Я должен идти.
Отец вышел из фургончика в старом тёмно-синем свитере и коричневой кепке с низко опущенным козырьком.
— Папа, а что у тебя там? — спросил я, увидев, как что-то выпирает у него из-под свитера.
Он задрал свитер и показал мне два тонких, но очень больших белых холщовых мешка, аккуратно обмотанных вокруг пояса.
— Чтобы кое-что нести, — туманно пояснил он.
— А-а-а.
— Иди и надень свитер. Он у тебя коричневый, не так ли?
— Да, — ответил я.
— Сойдёт. Но сними эти белые туфли и надень чёрные ботинки.
Я вернулся в фургон, сменил обувь и надел свитер. Когда я вышел, мой отец стоял около бензоколонки и, подняв голову, внимательно смотрел. Солнце в этот момент находилось чуть ли не вровень с верхушками деревьев, высившимися на краю долины.
— Папа, я готов.
— Молодец. В путь!
— Ты взял изюм? — спросил я.
— Он здесь, — сказал отец, похлопав по сильно оттопыренному карману брюк. — Я сложил его в один пакет.
Стоял тихий солнечный вечер, редкие клочья белых облачков неподвижно застыли на небе, разрисованном закатом. В долине было прохладно и тихо, когда мы начали свой путь по направлению к холмам Вендовера. Железка на ноге моего отца издавала звук, похожий на удары молотка по гвоздю.
— Знаешь, Дэнни, хотелось бы мне, чтобы мой старик шёл сейчас с нами. Он бы был на седьмом небе от счастья.
— И мама тоже, — добавил я.
— О да, — сказал отец с лёгким вздохом. — Твоя мама любила такие походы. Из леса она всегда что-нибудь приносила, чтобы украсить фургон. Летом это были полевые цветы и травы, а когда появлялись семена и колосья, она составляла букеты, особенно со стеблями пшеницы и ячменя, осенью она приносила ветки с красивыми листьями, а зимой — с ягодами.
Некоторое время мы шли молча. Потом отец спросил:
— Ну и как ты себя чувствуешь, Дэнни?
— Ужасно, — сказал я. — Просто ужасно. Змеи по-прежнему извиваются у меня в животе, и всё-таки я бы сейчас не поменялся местами даже с королём Аравии. А как ты думаешь, они не нарыли ещё больше этих ям-ловушек, чтобы поймать нас?