Он рассчитывается с официантом за выпитое мною шампанское и минеральную воду, к которой я не прикоснулся, и вот он уже у выхода, тогда как я еще не сдвинулся с места. У двери, чувствуя, что я не следую за ним, он останавливается и, не поворачиваясь, ждет меня. Ладно, теперь все ясно: я ненавижу этого типа.
Едва такси двигается с места, чтобы направиться в Хитроу, как Морф меняет решение:
— Вы не можете путешествовать в таком виде: вас просто не пустят в самолет.
Короче говоря, его не беспокоит, что в своем костюме из чесаной шерсти, сшитом на заказ, я сегодня рискую заработать воспаление легких, а в Африке — приступ удушья. Нет, он опасается, что мой вид может не понравиться сотрудникам British Airways и по этой причине они могут отказать мне в своих услугах. Не обращая на меня никакого внимания, он приказывает таксисту ехать на Оксфорд-стрит-уэст и остановиться у станции метро «Бонд-стрит». Двадцать минут спустя мы выходим из Michael Barrie и Lilley & Skinner. На мне новая обувь и одежда, вплоть до нижнего белья, причем мы подобрали все самое легкое из того, что у них было.
— Альфред, как я вам нравлюсь? Ну скажите же, Альфред, что я нравлюсь вам.
Он даже не смотрит в мою сторону. Мне действительно хочется набить ему морду. Быть может, от этого мне стало бы теплее. Мы снова в такси, которое мчит нас мимо Мраморной арки к Кенсингтону в направлении аэропорта Хитроу. Время на часах около шести, на сияющий под дождем Лондон уже ложатся сумерки. Я покидаю этот город не по своей воле, так и не поняв, что произошло и что происходит. Чувствуя неожиданный прилив угнетающего отчаяния, я откидываю голову на спинку сиденья, закрываю глаза и засовываю руки в карманы пиджака. Я понимаю, что еще немного — и моя жизнь полностью изменится, что завтра я проснусь совсем не таким, каким был два дня назад, и это, разумеется, не просто изменение пути, а полная перемена жизни и новые возможности. То ли от выпитого шампанского, то ли от усталости — не знаю, что хуже, — у меня начинает кружиться голова.
— Распишитесь вот здесь, пожалуйста.
Он пододвигает ко мне темно-рыжий кожаный атташе-кейс с разложенными на нем бумагами.
— Расписка, — объясняет он. — Я должен передать вам десять тысяч фунтов и отчитаться перед господином Мартином Ялом. И еще одна формальность: сегодня, двадцать третьего ноября 1969 года, истекает срок завещательного отказа, установленного вашим отцом. С этого дня…
Я почти не слушаю его, чувствуя ужасную слабость из-за подступающей тошноты, и безуспешно пытаюсь открыть глаза.
— …вы можете рассчитывать только на себя. Вот ваш чек на десять тысяч фунтов стерлингов. Будьте осторожны — он на предъявителя. Подпишите здесь и здесь.
В какие-то невероятно малые доли секунды я осознаю, что попал в жестокую ловушку, которая только что захлопнулась за мной. Возможно, я придумал это уже потом, когда узнал всю правду, но факт тот, что я подписал все его бумаги.
Аэропорт.
— Может, вы хотите перекусить или выпить чего-нибудь горячего?
Теперь он беспокоится обо мне. При этом он по-прежнему холоден. На нем костюм из магазина готовой одежды, но хуже всего то, что у него вид завсегдатая этих магазинов; он носит грубые кожаные туфли из разряда тех, которые покупают потому, что они долго служат; у него часы на цепочке, и время от времени он поглядывает на них, будто не доверяет настенным часам в зале.
Я не ответил на его вопрос. Он ведет меня к стойке компании British Airways, где покупает билет Лондон — Момбаса, расплачиваясь картой Diners Club. «Да, в одну сторону». Вместо того чтобы передать билет мне, Морф оставляет его у себя, и мы направляемся к входу в чистую зону аэропорта, предназначенную только для авиапассажиров. Я пользуюсь этим моментом, чтобы улизнуть. Растворяюсь в толпе, прячась за группой пакистанцев в чалмах. Захожу в цветочный магазин и обращаюсь к молодой продавщице, у которой голубые глупые глаза, плоская грудь и большие красные руки прачки:
— Вы можете доставить цветы? Белые розы, это для девушки.
Пишу имя и адрес, и это вызывает у нее настоящий шок.
