И этого молодчика тоже, по-моему, не интересуют. Или я чего-то не понимаю? Я скоренько окинул взглядом его фигуры, прикинул возможные траектории, сектора обстрела. И не увидел ничего — ни хрестоматийной жертвы, ни зубодробительной комбинации, ни гениального проблеска. То есть, эти пешки на ферзевом фланге могут, конечно, причинить некоторое беспокойство чуть позже, но… Позже? Ну, мать-мать-мать. Говорят же, что пешка — душа шахмат. Видно, именно поэтому я не обращаю на пешек особого внимания, по крайней мере до эндшпиля, когда поневоле о душе задумаешься. Эти четыре белых скинхеда надвигались на меня, словно космические захватчики сквозь экранную круговерть. Линия обороны черных встречала их зиянием прорех. Маятник снова качнулся в противоположную сторону.
— Самое странное, — задумчиво проговорил Мартин, — самое странное, почему Филдинг не рванул когти раньше. Наверно, его слишком захватил собственный вымысел, со всеми многочисленными нюансами. Фокусник, лгун-умелец, сценарист — в чем-то они даже беспомощны. Ну и нельзя забывать оборотную сторону его характера. Все это сыграло свою роль. Почему он не дал вам тогда спокойно уйти из «Каравая»? Потому что крепко подсел. На вымысел, на игру. Он хотел доиграть до конца. Как и все мы. Неудавшийся актер, он и отомстить хотел по-актерски. Отомстить реальной жизни.
На фланге началась разборка, пешки показали зубы. Должно быть, это нас раззадорило, потому что когда закипело основное кровопролитие, пленных мы не брали. Сгинувшие пешки вдохнули новую жизнь в его спящие фигуры; и вот все мое таким трудом возведенное строение рухнуло, я схватил что успел и с жалобным воем откатился на задний рубеж. Сводки доносили, что потерял я всего-то на пешку больше, но две мои фигуры находились под боем, и жирная ладья Мартина внедрилась на мою вторую горизонталь. Свести бы к ничьей, подумал я, хоть бы свести к ничьей. Выигрыш мне уже никак не светит. Но я не могу позволить себе проиграть — еще одного проигрыша я точно не переживу.
— Вы можете вспомнить, — спросил он, — что Филдинг сказал тогда после драки? Что-то ведь он сказал. Вспомните, пожалуйста.
— Да не помню я. Лютик… пес… смерд и ящик. Что-то типа того. Бред, короче, какой-то.
— А может, «лютый пес смердящий»?.. Потрясающе. Чистый перенос. Предатель Яго! Знаете что? Играете вы сильнее, чем я думал, но все равно это избиение младенцев. Давайте так. Если выигрываете вы, я плачу. Если ничья, то выигрываете вы — это будет с моей стороны акт доброй воли. Если выигрываю я, то я просто возьму у вас какую-нибудь одну вещь. Какую захочу, но лишь одну. — Он кивнул на кубик. — Все равно деньги сейчас — это просто анекдот или символ. Пола, статуса, фаллический символ. Ничего не забыл?
Ах ты лиса, подумал я. Ссылку на его драндулет я не мог не уловить. Мартину явно не давал покоя «фиаско».
— По рукам?
— По рукам.
И шансы свести к ничьей у меня были. Да, размен вышел не в мою пользу, ладью на коня, но я отыграл потерянную пешку и вступил в окончание, как уличный пес, рвущийся к дому — и к еде, теплу, укрытию. Диспозиция следующая. Белый король, пешка, ладья; черный король, пешка, конь. Пешки друг против друга на вертикали ферзевого слона. То есть, теоретически Мартин мог бы, наверно, и выиграть, но на моей стороне было время. Беседу он поддерживал, можно сказать, собственноручно — и все за счет своего времени. Теперь у меня оставалось девятнадцать минут, а у него — меньше семи… Наши пешки пошли в лобовую атаку, сопровождаемые королями. Его ладья загуляла по всей доске, приблизилась, снова отступила. Мой конь твердо держал рубеж. Сплошные пробки, объезды и тупики; любой решительный ход Мартина привел бы к вилке на короля и ладью. Тикали секунды. Я даже осмелился на вылазку конем, безобидно вклинившись между его ладьей и пешкой.
— Изумительно, — произнес он и сделал выжидающий ход королем.
Я жадно уставился на доску. Ладью можно было безболезненно скушать. Размен, потом сблокированные пешки — и ничья. Финита. По-моему, у меня даже приключился средней силы стояк, когда я склонился к Мартину и проговорил:
