У тех, кто не летал прошедшей зимой или летал совсем немного, не все шло гладко, на старте приходилось подсказывать и поправлять, не забывая о тех, кто в небе, - и через пару часов я почувствовал, что начинаю уставать. Я передал рацию Сергею и отошел в сторону. Подошла Татьяна:
- Вас тут все знают... Это все ваши ученики?
Я прищурился:
- Некоторых я учил летать, хотя... "качество Мастера не определяется размерами толпы его учеников".
Она на секунду сдвинула брови, задумалась, потом ее лицо разгладилось:
- Ричард Бах, "Дар"... нет, "Иллюзии".
- Один - один. - я посмотрел на нее с уважением.
Она ответила:
- "Мы подчинились правилам игры, и она преображает нас".
Я чувствовал, что эти слова мне знакомы, я наверняка читал это, но словно блуждал в потемках, безнадежно проваливая экзамен. Видя, что я побежден, она смилостивилась:
- Экзюпери.
Я вспомнил. Там еще было о пустыне...
- Точно. "Планета людей". Два - один. - я поднял вверх руки. - я сдаюсь, я побежден.
- Принимается. - Она была довольна. Потом неожиданно спросила: - А у вас не принято угощать победителей обедом?
Я был не готов к такому повороту. Обеденное время было упущено, я предложил ужин - и мы, попрощавшись со всеми, отправились обратно в город. Я стал словоохотливым, рассказывал разные пилотские истории. Она иногда смеялась, больше просто слушала, внимательно наклонив голову, словно готовилась записывать. Участие в серых глазах грело мне душу, я совсем размяк.
Потом я подвез ее домой, в Черемушки. Немного постояли возле подъезда, договорившись встретиться в следующие выходные. Уже возвращаясь домой, я вдруг вспомнил, что о спонсорском логотипе мы так и не сказали ни слова...
В следующую субботу мы снова были в поле, потом нам вдруг захотелось в кино, потом купили шампанского и ужинали в моей холостяцкой берлоге, засидевшись допоздна...
Я просто тонул в этих серых глазах и понимал, что попался. Она чувствовала это - женщины вообще очень тонко чувствуют, - и мое внимание словно расправляло ей крылья, она купалась в нем, ей нравилось, как я смотрю на нее - а мне нравилось, что она все понимает...
Она была одновременно робкой - и властной, стеснительной - и чувственной, в ней было все, что я только мог пожелать в женщине... Положив ее голову к себе на плечо, я лежал с открытыми глазами, слушал ее размеренное сонное дыхание и понимал, что у меня никогда еще не было такой женщины - и, видимо, больше никогда уже не будет, и как я, черт побери, буду жить дальше, когда она уйдет утром?!
Прощания мне не хотелось; затемно, пока она спала, я собрался, двигаясь на цыпочках, взял параплан и вышел на улицу. Сегодня уходил мой самолет, я летел на соревнования. До рейса было еще шесть часов свободного времени, я с рюкзаком шел по сонному городу, курил и мучительно соображал: заметит ли она, проснувшись, ключи от дома, которые я оставил ей на подушке?..
...Через неделю я возвращался с победой. У меня получалось все, я летал так, словно за плечами выросли еще одни крылья, и сам себе удивлялся.
Я постоял немного на лестнице, переводя дух, потом решительно повернул ключ и вошел.
Она стояла в прихожей, словно почувствовав, что я уже за дверью, и смотрела на меня своими серыми глазами - в моей рубашке, с полотенцем на плече:
- А я тут прибралась немножко... Белов, у тебя ужасный беспорядок.
Я бросил крыло там, где стоял, подхватил ее на руки, закружил по комнате, бормоча какие-то слова, напевая какие-то песни, рассказывая тысячу историй сразу; она обхватила мою голову руками и замерла, прижавшись ко мне.
Нет, мы не кружились по комнате - мы взлетали в небо, мы проносились сквозь облака, нам улыбались звезды, для нас останавливались часы, даря нам еще мгновение отчаянного, безумного счастья...
...По утрам она убегала в свое рекламное агентство, поздним вечером мы ужинали, она увлеченно рассказывала, а я просто сидел, подперев щеку рукой, и слушал ее голос. Она жила суматошной жизнью, упорно пробивая себе дорогу, ей почему-то было очень важно добиться всего самой. Я пытался принять на себя хоть часть ее забот, подставить плечо, но встречал такое упорное сопротивление, что оставалось только руками развести. Эмансипация так эмансипация; в конце концов, не это главное.
