Он расположил на подносе чашки с блюдцами, кофе, молоко, тарелку с круассанами и отнес в гостиную. Тимоти между тем поставил компакт-диск с такой музыкой, какая Эдди не нравилась, хотя он об этом не заикался, — громкой, торжественной. Аппаратура была хорошая, фирмы «Банг и Олафсен» — бывшая собственность покойного мистера Киннали, как и все в этой квартире.
— Почему нет? — спросил Тимоти, приглушив звук дистанционным пультом, лежавшим на подлокотнике. — Почему, Эдди?
— Ну не могу я этого. Отвезти тебя — пожалуйста…
— Я никуда не еду.
Тимоти сделал музыку еще тише. Когда он брал у Эдди чашку кофе, два его длинных верхних клычка блеснули, как это иногда бывало, и на щеке образовалась ямочка.
— Я прошу всего-навсего поехать и сказать им. Сделай мне одолжение.
— А позвонить…
— У них нет телефона. Просто скажи, что я не смог из-за нездоровья.
Тимоти разломил круассан с маленькими вкраплениями бекона — его любимый сорт, Эдди покупал их в «Фице».
— Сделай одолжение, — тихо повторил Тимоти, и Эдди почувствовал в его тоне настойчивость. Тимоти платит — ему и музыку заказывать. Ладно, как ты со мной, так и я с тобой, — сказал себе Эдди и мысленно перебрал выгоды, полученные за последние пять месяцев.
* * *
Поблекшая зеленая входная дверь, с внутренней стороны тоже зеленая, была заперта из-за сквозняков. Надо было пересечь булыжный двор и войти через задний ход в подсобку.
— Он приехал, — громко сказала Шарлотта, услышав шум машины, и через пару минут, когда Одо входил в кухню из прихожей, раздались сначала шаги в подсобке, потом неуверенный стук в кухонную дверь. Они удивились, потому что Тимоти никогда не стучал, и удивились еще больше, увидев незнакомого молодого человека.
— А… — произнесла Шарлотта.
— Он маленько не в форме, — объяснил юноша. — Фигово чувствует себя. Попросил меня заскочить и сказать. — Помолчав, молодой человек добавил: — По причине, что у вас нет телефона.
Бледные щеки Шарлотты порозовели. Болезнь ее обеспокоила.
— Спасибо, что дали нам знать, — сухо проговорил Одо, тоном выражая желание, чтобы юнец поскорее ушел.
— Ничего серьезного? — спросила Шарлотта, и пришедший ответил: средненько, все утро на унитазе, в машину в таком виде лучше не садиться. Он сказал, что его зовут Эдди, что он приятель Тимоти. Или, скорее, домашний работник, — добавил он, — это как посмотреть.
Одо не хотелось думать про этого парня, и ему не хотелось, чтобы про него думала Шарлотта. Точно так же ему в прошлом не хотелось, чтобы она думала про мистера Киннали. «Мистер Киннали умер, — сообщил им Тимоти ровно год назад, стоя со второй рюмкой джина с тоником почти на том же месте, где сейчас стоял молодой человек. — Он завещал мне все — квартиру, „Ровер“, и прочее, и прочее». Одо испытал тогда облегчение от известия, что этого пожилого господина больше нет, но не мог отделаться от мысли, что наследство получено сомнительным путем. Мистер Киннали в свое время позаботился, чтобы в квартире на Маунтджой-стрит, в хорошем дублинском районе, была тщательно восстановлена георгианская лепнина. Такой уж он был человек, мистер Киннали. О квартире и ее содержимом Тимоти рассказывал им точно так же, как он рассказывал Эдди о Кулаттине. Тимоти нравилось все описывать.
— В детстве было у него однажды что-то с животиком, — вспомнила по-матерински Шарлотта. — Мы перепугались. Подумали — аппендицит. Но все обошлось.
— Отлежится, и все будет в лучшем виде, — пробормотал молодой человек, не глядя ни ему, ни ей в глаза. Скользкий, — подумал Одо, — и грязный на вид. Туфли, когда-то белые — спортивные туфли, какие многие сейчас носят, — были темными от пыли. Черные брюки пузырились, шея голая, никаких признаков рубашки под красным свитером с изображением какого-то животного.
— Спасибо, — повторил Одо.
— Может быть, чаю? — предложила Шарлотта. — Или кофе?
Одо знал, что так будет. При любых обстоятельствах Шарлотта непременно должна была проявить радушие. Ей невыносимо было бы думать, что ее сочли негостеприимной.
— Я не знаю даже… — начал парень, и Шарлотта сказала:
— Присядьте хоть на минутку.
