* * *
Будучи неукоснительно честным если не с другими, то по крайней мере с самим собой, доктор Даппер никогда не винил миссис Реморс Кертли, худую тихоголосую жену священника, в том, что та ввергла его в искушение. Ее едва ли можно было назвать самой привлекательной из женщин, известных ему по обширному опыту, — замужество за преподобным вытравило из нее почти все краски и душевную теплоту, — однако, как ни странно, миссис Кертли возбуждала в Олферте Даппере мимолетную симпатию и даже влечение, чего прежде с ним не случалось. Ее муж часто страдал от заболевания, которое доктор обозначал как «диспепсическую вялость», хотя даже для такого немолодого голландского шулера, как он, было очевидно, что это попросту истощение желудка в результате многолетнего неумеренного поглощения пищи без всякого разбора. Он лечил регулярные приступы этой болезни различными отварами из одуванчика, мяты, полыни и тысячелистника и проводил много времени на кухне вместе с благодарной, внимательной миссис Кертли, подробно объясняя ей действие этих зелий. Таким образом между ними завязалось знакомство хотя доктор был достаточно осторожен, чтобы не слишком полагаться на теплоту этих отношений. Первая заповедь избранной им профессии, переданная из глубин тысячелетий, гласила (как она гласит и посейчас): «Позволь им самим приходить к тебе…».
* * *
Шли дни, времена года сменяли друг друга; самое жаркое лето, какое только Олферту Дапперу доводилось испытывать, посвежело и обернулось еще более ослепительно-прекрасной осенью, которая, в свою очередь, посуровела, превратившись в столь безжалостную зиму, какой он никогда не знал у себя в Нидерландах — даже еще более страшную, поскольку здесь совершенно отсутствовали какие-либо цивилизованные убежища наподобие жизнерадостных кафе или веселых борделей. Большую часть этих бесконечных месяцев доктор провел в постели или съежившись у очага с накинутым на плечи одеялом, засунув ноги в ведро с нагретой водой, блуждая мыслями в воспоминаниях о некоем утрехтском кабачке, где он распивал приправленный пряностями женевер вместе с Маргот Зелдентхейс. Интересно, вспомнила бы она его теперь, когда прошло столько времени? И, если быть ближе к делу, узнал бы его тот олух из Эк-эн-Вила, встретив на улице, и стал бы его кузен, или кто он там был, из Генеральных Штатов по-прежнему преследовать его? Долго ли еще ему жить изгнанником в этом ужасном варварском месте? Доктор вспоминал каналы Утрехта, резкий ветер с Роны, и впервые с тех пор, как он сошел на берег, в нем не тлело ни малейшей искорки надежды.
Весна прокралась незаметно, ее боязливое вторжение в железное царство холода было подобно набегам прилива, начинающего понемногу обгрызать несокрушимую крепость из песка, выстроенную ребенком. Доктор еще долечивал свои обморожения, когда Надвигающийся Дождь, которого не было видно почти месяц (и который, как подозревал доктор, самую суровую часть зимы провел попросту в спячке), явился, чтобы сообщить, что через два дня на Кеннебеке вскроется лед, а днем позже прольются первые дожди, после чего из земли почти немедленно полезут различные дикие травы, на которые доктор Даппер поневоле начал полагаться при составлении своих импровизированных снадобий.
Они пустились в путь вместе, в первый, почти теплый день апреля, с бледным водянистым солнцем над головой и легким ветерком, оттачивающим свое лезвие на докторском загривке.
Они шли долго, забредая в сосновые рощи и пересекая заболоченные луга, взбираясь и спускаясь по склонам густо заросших лесом долин и ущелий. У них, казалось, не было определенной цели и почти не было направления, однако время от времени Надвигающийся Дождь приостанавливался и кивал в сторону нескольких крошечных цветочков в тени кустарника или древесного гриба на стволе; на одинокую бурую шляпку, высовывающуюся из пучка сырой травы; на несколько необычного вида листьев, неизменно растущих где-то в таком месте, где их невозможно достать. И Олферт Даппер покорно взбирался и тянулся, тащил, выдергивал и отщипывал, временами вынужденный копаться в земле обеими руками, чтобы добыть растение вместе с корнем, а потом осторожно опускал очередную находку в притороченный к поясу мешок и спешил дальше вслед за абенаки. Мешок становился все тяжелее.
