День народного единства: биография праздника - страница 22

По отношению к объединившемуся в лице Нижнего Новгорода и Казани «низу» ближайшими верховыми были города, лежавшие вверх по Волге – Кострома и Ярославль. В конце января к ним действительно опасно приблизились передовые отряды фуражиров войска гетмана Кароля Ходкевича. Вполне возможно, что существовали планы захвата этих городов польско-литовскими отрядами. 25–26 января 1612 г. в Переславль-Залесский, Кострому и Ярославль были посланы грамоты московской Боярской думы. Эти грамоты должны были побудить упомянутые города к тому, чтобы они перестали поддерживать Ивана Заруцкого и подмосковные полки. Очень показательно, что в боярских грамотах не упоминается о деятельности Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского. Вскоре слухи о нижегородском движении все-таки достигли столицы и «ошибка» была исправлена. В связи с «собранием в Нижнем ратных людей», по сообщению «Нового летописца», патриарху Гермогену было предложено написать, чтобы они «не ходили под Московское государство». Отказ патриарха Гермогена привел к тому, что «оттоле начаша его морити гладом и умориша ево гладною смертью» [36, 117]. Замученный «литовскими людьми» патриарх Гермоген погиб 17 февраля 1612 г.

Упоминание о верховых городах многое объясняет в первоначальной тактике нижегородского движения. В грамоте ополчения «120 года» действительно говорилось о походе под Москву против «полских людей», но собиравшееся земское войско не противопоставляло себя полностью подмосковным полкам. Войско, собранное «с нами, со князем Дмитреем, да с Ываном», необходимо было для защиты прежде всего объединившихся верховых и понизовых городов.

Стоит внимательно перечитать обращение грамоты «120 года» из Нижнего в Вычегду, чтобы убедиться в справедливости этого наблюдения: «…и ныне бы идти всем на полских людей вскоре до тех мест, покаместа ратные люди под Москвою стоят, чтоб литовские люди Московскому государству конечные погибели не навели и верховых бы и понизовых городов и досталь не разорили» [42, 196]. Чтобы не было противоречия с тем, что раньше говорилось в той же грамоте о «казачье грабеже и налогу», нижегородский земский совет убеждал, что у него есть для этого средства: «А будет, господа, вы, дворяня и дети боярские и всякие служилые люди, опасаетись от казаков какова налогу или иных каких воровских заводов, и вам бы однолично того не опасатца: как будем все верховые и понизовые городы в сходе, и мы всею землею о том совет учиним и дурна никакова вором делати не дадим» [42, 197].

Первые грамоты, рассылавшиеся из Нижнего Новгорода, создавались тогда, когда уже известны были все опасности, шедшие от «казацких таборов», и главная из них – провозглашение царя без совета со «всей землею». Самую большую угрозу видели в присяге «Маринкину сыну», и заранее отрекались как от присяги ему, так и другим неприемлемым претендентам. Вместо этого нижегородцы, становившиеся земским гарантом защиты от новой смуты именем Марины Мнишек и ее сына «царевича Ивана Дмитриевича», предлагали собраться понизовым и верховым городам «в сход» и самим избрать царя. В качестве очередной меры в Нижнем Новгороде собирались дождаться уже посланных из Казани «передовых людей» и вместе идти под Суздаль воевать с польскими и литовскими людьми (речь шла именно о походе на Суздаль, а не на Ярославль или Москву, как получилось позднее).

Стремление князя Дмитрия Михайловича Пожарского в стольный град бывшего Суздальского княжества с целью защищать «отцовские гробы» понятно, но тогда этого сделать не пришлось. Было бы наивно думать, что, широко заявив о созданном в Нижнем Новгороде движении, люди, собравшиеся там во имя идеалов привычного общественного порядка, встретят повсеместную поддержку. Скорее наоборот: как всякий политический жест, совпадающий с ожиданиями, накопившимися в обществе, вызов воевод князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Ивана Ивановича Биркина был принят, и реакция на их выступление не замедлила себя ждать – и в Москве, и под Москвой. После присяги «псковскому вору» совсем рядом с Нижним Новгородом, в соседнем Арзамасском уезде, воевода Григорий Плещеев перешел на сторону «царя Дмитрия Ивановича», нарушив единение понизовых городов. Точно такая участь ждала и другие города, которым предстояло присягнуть самозванцу вслед за подмосковными «таборами».