Он стал похож на пирата – паутина закрыла ему один глаз, – а когда начал рассказывать о том, что увидел, в голосе его послышалась ярость.
– Они не осаждают, – сказал он. – Они уже захватили город. Я не смог разглядеть все подробности – это слишком далеко, но заметил, что люди в шлемах разгуливают по улицам, как у себя дома. Я подойду поближе и рассмотрю все как следует.
– Дождись ночи. Тогда мы пойдем вместе. Темнота – это не то, что наступает, а то, что уходит, – это отсутствие света, а не появление летучих мышей, воронов, мелькающих саванов или что там еще из причудливых образов обычно приходит нам, поэтам, на ум, когда мы описываем ночь? Но ухода можно ждать с неменьшим нетерпением, чем появления, и дневной свет, который мы возненавидели за ту жуткую картину, которую он нам показал, стал меркнуть, подобно светильнику, в котором кончается масло, и оставил нас вместе с добрым другом – ночью. Мы миновали виноградник, чьи зеленые ягоды в безлунную ночь стали совсем неразличимыми на фоне листвы, и обошли стороной загоны для скота, чтобы не потревожить животных. Вдруг мы услышали чьи-то шаги, а затем увидели двух караульных. Они уже давно начали праздновать победу и до сих пор продолжали выпивать. Делая обход, они смеялись или пели, а встречаясь, вновь начинали приветствовать друг друга. Под ремнем у каждого было по небольшой фляжке, они обменивались ими, а затем, поднеся ко рту, причмокивали от удовольствия. Пройти мимо них труда не составляло. Даже если бы они и заметили нас, то наверняка приняли бы за пальмы с широкими стволами, только без веток.
Мы подошли к оливковым деревьям, растущим у самого рва, которые я приметил еще раньше. Одно из них выглядело таким крепким и густым, что я рискнул забраться на него и посмотреть, что делается в городе. Большинство ахейцев собралось в театре на пиршество. Они разожгли на арене костер и, используя мечи в качестве шампуров, стали готовить угощение. Тея, наша дорогая, сдавшаяся врагу Тея, сидела на одном из рядов и, казалось, не замечала ни людей, ни огня, ни еды. Безухий Ксанф показал рукой на костер, будто спрашивая ее: «Будешь пировать вместе с нами?» Она отрицательно покачала головой. «Тея, – хотелось мне крикнуть, – прими его приглашение. Вчера весь твой ужин состоял лишь из тонкого куска хлеба с сыром. Ты сама пришла к ахейцам и должна есть их пищу, чтобы поддерживать в себе силы». Но затем я понял, почему она отказывается. Ахейцы жарили не только домашних свиней, принадлежавших кентаврам, но и лесных голубых обезьян. Освежеванные и насаженные на мечи тушки было нетрудно узнать, когда повара, толкаясь, вращали их над огнем. Голубые обезьяны. Любимицы Теи. Она называла их смехом леса. Я представил себе, что Тея чувствовала, когда ей подносили их на шампуре или на блюде.
Те, кто не готовили, пили из рога или бурдюка и горланили непристойные песни о привезенных из походов женщинах – сухопарых израильтянках, которые могут вонзить тебе в спину нож, едва ты закрыл глаза, смуглых египтянках, хвастающихся своими сфинксами и пирамидами, отчего ты чувствуешь себя рядом с ними абсолютным дикарем, и критянках с обнаженной грудью, которые, разыграв сопротивление и отдав дань самолюбию, становятся прекрасными любовницами. Один из солдат пел балладу о знаменитых грудях критянок и сравнивал их то с муравейниками, то с могильными холмами, то со шлемами. Все сравнения, на мой взгляд, были крайне неудачными (впрочем, будучи поэтом, я, вероятно, слишком придирчив). Грубый смех прервал песни, и появился Аякс, самодовольный победитель. Он ходил среди своих людей, пил их вино и снимал самые нежные куски мяса с их мечей.
А побежденные в это время лежали на улицах. Неподвижные, окоченевшие тела кентавров, этих грациозных земледельцев, разрушенные дома, сломанные светильники и разорванные драпировки – все свидетельствовало о том, что ожесточенные бои шли в самом центре города. Я заметил, что оставшихся в живых кентавров заперли в загоне для скота вместе с их овцами и волами. Охрана состояла из небольшого количества солдат. Большинство дежурили у ворот, а двое ходили вдоль высокой ограды из колючих растений, через которую перелезть было практически невозможно. Все кентавры-мужчины погибли, и в плен были взяты несколько их женщин и детей, несчастные медведицы Артемиды и три паниска. Увидев это, я почувствовал себя так же, как в тот момент, когда у меня на глазах зарубили работников-тельхинов, а может, даже и хуже, ведь кентавры – существа более высокого порядка, не менее преданные, но более добрые и умные. Хирон, безупречный повелитель, Мосх, симпатяга, хоть и зануда, – их лица, их благородные гривы стояли у меня перед глазами, а в ушах звучал громкий топот копыт. Но слезы – непозволительная роскошь для воина, готовящегося к битве. Я запрятал горе в самый дальний угол своей души и позволил гневу разгореться, подобно горну Гефеста, бога-кузнеца, когда он раздувает его в своей кузнице. Гнев заставляет тело наполниться мужеством, а ум хитростью и лукавством.
