Она ответила не сразу:
– Сколько их?
– Двое. Кентавр и дриада.
– Зоэ, – сказала она. – Ты уже упоминал ее имя несколько раз. – Это прозвучало почти как обвинение.
– Старый друг, – объяснил я.
– Старше тебя?
– Давай посчитаем. Раз в четырнадцать старше.
– Значит, действительно старая.
– Вовсе нет. Дриады выглядят так же, как их деревья, а дуб Зоэ в прекрасном состоянии.
Она подавила вздох:
– Но хватит ли у нас вина?
– Пива, – сказал я. – Они пьют пиво. Оба.
– Женщина тоже пьет пиво?
– Она может перепить даже меня! – А затем добавил уже более спокойно: – Я варю его из ячменя прямо здесь, в мастерской. Ты обязательно должна попробовать.
Она улыбнулась мне великодушной улыбкой:
– Может, попробую. Значит, ты занимаешься пивом, а я испеку медовые лепешки. – И, немного помолчав, сказала: – Хорошо, что я успела закончить для тебя новую тунику.
– Тунику? – закричал я от неожиданности. Весной и летом ни один зверь мужского пола не ходит в одежде. Для чего она нужна? Воздух, поступающий к нам с жаркого ливийского континента, теплый и сухой, а женщины-звери обращают на неприкрытую мужскую плоть не больше внимания, чем критские мужчины на обнаженные груди своих женщин.
– Да, – сказала она, своими ловкими пальчиками доставая тунику из глубины корзины. – Тельхины сделали ткань, а я выкрасила ее и сшила.
– Узнаю твою работу. Цвет лаванды и вышитые рукава. – А почему не набедренная повязка?
– Она больше подходит Икару, но не тебе. Понимаешь, ты уже не юноша. – Она внимательно посмотрела на мою заросшую волосами грудь, будто подумывая о ножницах. – Померяй ее сейчас. Я хочу посмотреть, хорошо ли она сидит.
Туника жала мне не меньше чем в семи местах. Я ощущал себя змеей, засунутой обратно в старую, сброшенную кожу.
– Мне не пошевелиться, – сказал я. – Я не могу дышать, я вот-вот задохнусь. И кроме того, – добавил я очень осторожно, – ты забыла сделать отверстие для хвоста.
– Перестань. К ней просто надо немного привыкнуть. Поноси ее. – Она похлопывала по мне, щипала, дергала, будто я не живое существо, а кусок мяса. – Если бы гости пришли через неделю, а не через два дня, ты успел бы за это время похудеть.
– Вечеринку перенести нельзя, – сердито ответил я. – И потом, я вовсе не толстый, а мускулистый. – Я приложил ее руку к своему твердому, как кокосовый орех, животу.
– Да, ты прав. Одни мускулы. Придется немного выпустить в талии.
Я заметил перемены сразу же, как только пришел домой. С появлением Теи исчез беспорядок – гора немытой посуды уже не стояла рядом с мельницей, да и сама мельница, из которой всегда сыпалась на пол мука, перекочевала к фонтану. Но если раньше что-то исчезало, то на сей раз – появилось. Только что зажженный светильник освещал три вазы в форме голубок, примостившихся среди корней. В них были воткнуты маки. Грустные личики моих любимцев укоризненно глядели на меня изо всех углов комнаты. В каждой голубке было по пять маков.
– Ты убила их, – закричал я. – Ты перерезала им горло.
– Приютила, а не убила. В саду никто не замечал их.
– Я замечал. Каждый день. Здесь они – как в тюрьме.
– Постараюсь быть добрым тюремщиком, – улыбнулась Тея, поправляя цветок.
Услышав слово «тюремщик», я подумал, что туника для меня – та же тюрьма. Мне не стало в ней удобнее после всех переделок, к тому же Тея так и не прорезала отверстие для хвоста. Плотно прижатый, он безжизненно висел, как засохший тростник. Как только Тея отвернулась, чтобы поправить еще один цветок, я поскорее набрал полную грудь воздуха, надеясь, что от этого пояс лопнет и туника разойдется по швам. Но не тут-то было. С завистью смотрел я на Икара, щеголявшего в новой набедренной повязке – зеленой, без всякой вышивки. Она была нарядной и удобной. Сама Тея надела длинную голубую юбку, состоящую из двух полотнищ, уложенных воланами и расшитых золотыми листьями. Волосы ее спереди, по обыкновению, были зачесаны так, чтобы спрятать уши, а сзади спадали на спину тремя волнистыми ручейками. Они были цвета осенней листвы, и лишь отдельные зеленые искорки напоминали об ушедшем лете. Средний палец украшало кольцо, недавно законченное тельхином. На нем, кроме голубой обезьяны, была молодая девушка-критянка, в которой легко можно было узнать Тею. Она брала из рук своего любимца крокус. Художник блестяще воспроизвел сцену, хотя я всего лишь шепнул ему, как выглядит сад в Ватипетро. Вырезав фигуры, он заполнил их крупицами лазурита. Кажется, просто веселая сценка, но строгий голубой камень придал ей благородство и грусть – ведь только в камне счастливые минуты застывают навечно.
