А вокруг столпился досужий народ, разглядывающий поверженного зверя. Волк пробовал передние лапы, как бы намереваясь подняться, но его усилия оказались тщетными. А ведь еще несколько часов назад он был само совершенство: серый с желтыми подпалинами у ног, с вздыбленной на затылке шерстью. Он мог постоять за себя, теперь же не делал резких движений, потому что они причиняли ему острую боль. Зверь лишь показывал людям, что его не нужно бояться, он никому не причинит вреда.
Не знаю, как другим односельчанам, а мне было жалко поверженного волка. Будь на то моя воля, я перевязал бы его рану и запретил охотникам приближаться к нему, а тем более — пинать его тяжелыми сапогами. Он ведь не виноват, что ищет добычу, когда ему хочется есть.
Примерно так я думал, часто вспоминая эту драматическую сцену. Она как бы впечаталась в мое сознание на многие годы. Может, и теперь бы терзала мою душу, если бы не другой случай, заставивший меня посмотреть на эту проблему несколько с иной стороны.
Всё началось с того, что ко мне в редакционный кабинет влетел редактор ачинской газеты «Ленинский путь». Был конец рабочего дня и я укладывался на диване, чтобы отдохнуть от рутинных забот. В городе у меня не было даже угла, уж не говоря о квартире.
— Собирайся-ка, мил человек! — зычно прокричал редактор. — Поедешь в Ястребово с товарищем Ведяпиным.
— Прямо сейчас?
— А то когда же еще?
Как говорится, голому собраться — только подпоясаться. Набросил на плечи фронтовую шинель и чуть ли не бегом устремился к Ведяпину. Это наш тогдашний первый секретарь райкома партии. От него узнал, что в ястребовском колхозе сегодня годовое отчетно — выборное собрание. Вот о нем-то и нужно подробно рассказать в газете.
Поглядел на окна. Как известно, в декабре темнеет рано. И ехать нам почти тридцать километров. Но у Ведяпина лучший в районе жеребец — к собранию, конечно же, не опоздаем. А если и задержимся, колхозники обязательно подождут партийного секретаря.
На дворе стоял мороз под сорок градусов. Ведяпин накинул на себя тяжелый овечий тулуп, мне досталась собачья доха — не так уж и плохо, подумал я. Он правил конем, я сидел в кошеве задубелым лицом к нему. Какое-то время молчали, каждый думал о своем. Затем Ведяпин угостил меня папиросой и завел разговор о предстоящем собрании. Оно проводится скорее ради сохранения идеи подотчетности руководства колхозной массе. Да еще ради повышения трудовой дисциплины у отдельных прогульщиков и лодырей. Здоровые мужики ушли на фронт, а калеки не могут да и не хотят трудиться как положено.
— Ты больше пиши о передовиках. Всё для фронта, всё для победы. А о выдаче денег на трудодни помалкивай в тряпочку. Нету у нас таких сумм. И вообще нету никаких. Война, сам знаешь, — предупредил меня Ведяпин.
Я согласно кивнул головой: это, мол, и ежу понятно. Не первый раз мне писать такие отчеты. Всё будет по высшему сорту, о кей!
— Ну то-то же, — удовлетворенно заключил он, подстегивая вожжой горячего Рыжку.
И в самом деле, мы не мчались, «бразды пушистые взрывая», а летели в заледенелую пропасть ночи. У нас обоих захватывало дух, когда кошева взмывала на раскатах, не касаясь полозьями накатанного снега. И я ловил себя на мысли, что так не ездил никогда и вряд ли еще когда-нибудь поеду. Даже дед мой Макар Артемьевич, любивший быструю езду, не позволял себе столь стремительного полета! Но нас подвигала вперед не замученная каждодневным трудом крестьянская пара коней, нас нес на своих могучих крыльях богатырский Рыжка, порядком отдохнувший на райкомовской конюшне и получавший ежедневно полновесную порцию отборного овса. Это нужно было понимать и ценить!
И еще мной все больше овладевала мальчишеская гордость, что вот я, в недавнем прошлом занюханный лейтенантик артиллерии, который был никому не нужен и которого никто не принимал всерьез, сижу рядом с самим Кириллом Ведяпиным, этим могучим сибирским медведем в белых бурках и сдвинутой на макушку волчьей шапке. Рассказать кому-нибудь, так не поверят. Да и рассказывать некому: приятелей у меня в Ачинске кот наплакал, а друзей так и совсем не бывало.
