Мы проезжаем по знаменитой луже, как по мокрому асфальту.
— Ты чего сюда-то полез?
— Сдуру, дед. Любопытно стало, как работает.
— Вот засосало бы тебя по пояс, и стоял бы дурак дураком, покуда не вытащили.
Я только сейчас обратил внимание: замок зажигания вырван, и блокировка руля сломана. Молодец, дед…
— Да не учён я угонам. Как сумел, извиняй. Не мелочись.
Да, мне теперь не до мелочей.
А под колёсами уже колдовская дорога, покрытая плотной густой травой, как английский газон. Да, сейчас мне предстоит беседа с… будущей тёщей, ага. Я поёжился.
Дед ухмыляется в бороду.
— Правильно боишься, Рома. Добрая-то она добрая, а всё-таки межпланетный агент. Она в сорок втором восьмерых эсэсов уложила и предателя одного, да в сорок девятом трёх энкаведистов с осведомителем. Это только что я знаю.
Ну ни хрена себе!
Дед утробно смеётся.
— На неё теперь вся моя надежда, значит, что с Иркой-то ничего худого не случиться. С такой тёщей не забалуешь.
Перед нами бесшумно распахиваются почерневшие ворота на бронзовых петлях, и дед, не останавливаясь, въезжает во двор.
— Ну давай, Рома. Ни пуха тебе. Насчёт останков своих не беспокойся, захороним в лучшем виде.
* * *
— Здравствуй, Роман. Присаживайся.
— Здравствуйте…
Впервые я видел одетого ангела. Доктор Маша была одета в тёмно-зелёную одежду, напоминающую комбинезон. Причём крылья были одеты в какие-то полупрозрачные чехлы, что-то вроде тончайшей кисеи. На голове шапочка, на руках перчатки.
Она стянула перчатки, потом шапочку, тряхнула золотистыми кудрявыми волосами — кудряшки рассыпались. Девчонка-малолетка, и это в сто с лишним лет. И невозможно представить, что это мать моей Ирочки, инопланетный агент с довоенным стажем.
— Я хотела бы понять кое-что. Для начала посмотри мне в глаза.
Да, дед не врал. Одного взгляда в эти глаза было достаточно, чтобы развеять всякие сомнения — восемь эсэсовцев для неё далеко не предел.
Но я твёрдо выдержал её взгляд. Делайте со мной что хотите, но я не могу жить без неё. Без вашей дочери Ирочки. В чём моя вина? Ну убейте меня, если уверены, что моей Ирочке — у неё дрогнули веки — да, моей! Если ей будет лучше. Только ведь ей без меня не будет лучше, разве нет?
Взгляд доктора Маши утратил прожигающую силу, и со дна огромных глаз всплыла, заклубилась мудрая печаль. Она села в кресло по-турецки, вялым движением стащила с ног бахилы, пошевелила пальцами узких ступнёй.
— Никто тебя не винит, и убивать не собирается. И памяти лишать тебя уже бесполезно, это будет бессмысленная жестокость. Всё равно процесс стал двусторонне-необратимым. У нас любовь священна. Всё, что я могу — попытаться предотвратить трагические последствия.
— Да почему непременно трагические?! — не выдержал я.
— Да потому! Такая, как у вас, любовь между представителями разных видов разумных — исключительная редкость, и ни разу, понимаешь ты, ни разу не заканчивалась хорошо. Всегда трагически.
Ну что ей ответить? Что и среди обычных людей трагедии происходят ежечасно, и огромное большинство людей умирают, так и не узнав, не увидев настоящего счастья. Трагический конец, говорите? Да ведь всему на свете приходит конец, рано или поздно. Но перед концом бывают ещё начало и середина, и у нас уже есть счастливое начало, и будет счастливое продолжение. Будет!
Доктор Маша смотрит внимательно, задумчиво.
— Ну что же, по крайней мере, мыслишь ты верно. Только ведь середина часто бывает очень короткой. Кажется, только что всё началось — и уже конец.
Я смотрел ей в глаза и не боялся. Нечего мне бояться, я не эсэсовец. Я хочу счастья для вашей дочери, для моей Ирочки. Я постараюсь изо всех сил, чтобы наше счастье длилось как можно дольше. Я не знаю, как это будет, но это будет. А для этого прежде всего нам надо быть вместе. А дальше покажет бой.
Она чуть улыбается, и в глазах появилось то непередаваемо-ласковое выражение, которое я видел сегодня утром у Ирочки. Нет, не совсем такое — мудрее и грустнее.
— Ладно. Собственно, точно такие же понятия изобразила мне сегодня утром Иолла — мы беседовали глубоко, и не одними словами. Но общий смысл тот же.
