Ты, значит, Базиль Модестович, обо мне заботишься?
Да обо всех нас, Петрович! Мы ж -- мозг государства.
Нервный центр скорее.
Пусть нервный центр. О нем кто позаботится? Тело, что ли? Главное, что остальные -- тело. А мы -- мозг. Мозг -- он первый сигнал получает, демократия или недемократия. Кто рябчика с подливой и арбуз хавает? Мозг! Потому что на остальных рябчика и арбуза этого не хватило бы. На тридцать рыл никакой арбуз не делится, не говоря -- рябчик. На четыре -- да. То же самое -- история.
Теоретически арбуз на 30 частей разделить можно. Может неравных, но -можно.
Что-то не замечал я, Густав, чтобы у тебя что-нибудь на тридцать частей делилось, ровных или неровных. А-а-а-а мы время теряем! История здесь происходит! В мозгу! Голосуем мы или не голосуем?
Чего голосовать-то, если уж ты сам все решил.
Да в вашем мозгу она и происходит.
Уже, можно сказать, произошла.
Для проформы голосовать неинтересно.
Да, мы это уже делали.
Какая ж это демократия!
Особенно если вы -- против.
Лучше уж единогласно.
Или пусть мы трое против, а вы -- за.
Да, так спокойней.
Хотя и не демократия.
Ага. Тирания.
Но спокойней.
Действительно, Базиль Модестович. Что если они все это нарочно затеяли?
Что это?
Ну, поворот на сто восемьдесят градусов. Чтоб снова нас потом завоевать.
История повторяется -- Маркс сказал.
Да, подвох.
Потому войска и выведут.
Так что лучше мы сейчас в оппозиции.
На них нельзя надеяться.
А то получится, что мы -- не лояльны.
А вы -- лояльны.
Нам -- по шапке, а вы опять сухим из воды.
Пусть уж лучше тирания.
Хотя бы и левая.
Потому что если вас на Восток отзовут, то вас на пенсию посадят, а нас -- куда?
На счетах щелкать.
Отделом кадров заведовать.
Об удобрениях статью переводить.
В Улан-Баторе.
Или в Караганде.
В лучшем случае.
Езус Мария! Езус Мария. И это -- мозг нации! Ведь пресса здесь через двадцать минут будет! Если мы не проголосуем, вы в Караганде этой уже и послезавтра окажетесь. Ну -- через неделю. Потому что, если тирания -- пусть и левая, -- пресса взбесится. А пресса взбесится -- Сам взбесится. Даже если и не взбесится -- получается: он тиранию поощряет. Да просто посол ихний взбесится и танки вызовет. И нас всех к чертовой матери свергнут -- при поддержке народных масс. Это и будет Эйзенштейн. Дошло?
[Пауза.]
Доходит, Базиль Модестович.
То-то, Петрович. И пусть я буду в меньшинстве и против. Какая же это демократия, сам говоришь, без оппозиции. Я и буду оппозиция. Лояльная то есть. Потому что оппозиции доверять нельзя, а мне -- можно. То есть я сам себе и доверяю. То есть во главе оппозиции должен стоять человек, которому доверяешь, как самому себе. Чтобы ее контролировать. А такого человека нет. Я бы даже бабу свою не назначил.
Ага, баба -- та же оппозиция. Доверять еще можно, но контролировать нельзя.
Доверять тоже. Нет такого человека, которому доверять можно. Такой человек только я. Поэтому я должен быть оппозиция. Доходит?
Доходит.
Уже дошло.
Почти.
Я -- меньшинство, вы -- большинство. Я уступаю. Это и есть демократия -- когда меньшинство уступает.
Я думала: это когда меньшинство и большинство равными правами обладают.
И когда танки выводятся.
Или когда меньшинство большинством становится.
В результате голосования.
Ага, и наоборот.
То есть когда меньшинство большинству подчиняется.
Или наоборот. Как в нашем случае.
Да какое же Базиль Модестович меньшинство? Большинство он.
Субъективно -- да, но объективно -- нет.
Как раз наоборот: объективно да, а субъективно нет.
Все дело, кто -- субъект.
Кто объект-то, оно известно.
Да на то и голосование, чтоб объективное от субъективного отделить!
А если получится, что он меньшинство, а мы большинство?
И слава Богу, Цецилия.
А если наоборот?
Восторжествует субъективизм.
А если единогласно?
Тогда переголосуем. Так, Базиль Модестович?
Угу. Только побыстрее!
Даже если он в меньшинстве окажется?
Да прекрати ты сентиментальничать, Цецилия!
В самом деле... даже неловко как-то...
В худшем случае, Цецилия, представь следующее: он -- меньшинство, которое о судьбе большинства заботится. Обо всех нас, не о себе одном.
