В царской России самоидентификация привязывалась к сословию — дворянскому, крестьянскому, купеческому, в СССР — к классу рабочих, крестьян или интеллигенции. В демократической России различие между субъектами свелось к банковскому счёту. Но если в сообществе нет официально принятого разделения, то оно выстраивает «неформальные» барьеры. Кастовые сообщества, закрытые клубы и ложи для избранных составляют тайную основу демократической иерархии.
При нынешних мировых ценах на топливо России с её нефтью и газом уготована судьба двоечника, которому дают списывать и которому нет нужды разбираться в своём задании. Собственно, страны как таковой уже нет, национальная идея свелась к обслуживанию трубопроводов и скважин, распределению денежных средств в узком слое финансовой олигархии, а за парламентской трескотнёй «оппозиционных» партий не слышно глухого недовольства народа. Демократия по-русски свелась к неофеодализму. Впрочем, в любом обществе неравенство заложено на биологическом уровне — оно делится на активное меньшинство, заряженное энергией власти, ненасытное в отношении собственного благополучия, и пассивное большинство. Советский «тоталитаризм» стремился к социальной «уравниловке», сдерживая животные инстинкты, вовлекая весь народ в управление государством и распределение благ. И в этом была его ошибка. Перевороты и революции всегда устраивает агрессивное меньшинство, недовольное своим положением, масса же, подобно стаду жвачных, не способна самоорганизоваться и протестовать. Но ублажать меньшинство в ущерб большинства противоречило принципам построения бесклассового коммунистического общества, провозгласившего лозунг: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям!». К тому же потребности всегда превосходят способности. И российская демократия повела себя умнее — предоставила возможности материального успеха активному меньшинству, бросив остальных, как балласт, предоставив им самим заботиться о себе. Сконцентрировавшись преимущественно в столице, активные элементы направили свою энергию в русло личного обогащения, поэтому сейчас в России нет диссидентов, как это было в СССР, когда многие считали себя незаслуженно обделёнными, теперь каждый из недовольных может найти себя в тараканьей гонке, распыляя агрессию в бесконечной войне друг с другом. Остальные же безопасны для власти, они будут довольствоваться крохами и терпеливо наблюдать «красивую» жизнь по телевизору. Поэтому ужасающее неравенство в России не связано с трудностями переходного периода, оно закономерно, ибо придаёт пирамиде устойчивость. И как следствие, уровень образования по сравнению с «тоталитарными» временами катастрофически упал: закрываются школы, облегчаются учебные программы, профанируются университетские дипломы — нужны не гармонично развитые личности и даже не узкие специалисты, а безмозглые потребители. Земля, как и на заре существования, отдана во власть хищных беспозвоночных.
Если общественная дисциплина при тоталитаризме поддерживается сапогом, а управление осуществляется с солдафонской прямолинейностью, то при демократии им на смену приходят изощрённая пропаганда, фарисейское лицемерие и чудовищное по силе внушение. Выбрать из тысячи телеканалов невозможно: тоталитаризм прячет истину глухим молчанием, демократия — откровенным забалтыванием. Но тёмный погреб и видное место одинаково приспособлены для сокрытия.
Тоталитарное искусство грешит назидательностью, злоупотребляя резонёрством, а «демократическое» впадает в другую крайность. У искусства остаётся одна функция — развлекательная. Когда культура превращается в товар, когда художественные достоинства определяются суммой затраченных и вырученных денег, тогда место таланта неизбежно занимает пиар, автора — издатель, а режиссёра — продюсер. Масскультура вытеснила Культуру, сделав её творцов маргиналами, отведя им башню из слоновой кости. Провозглашается, что элитарное искусство существует для избранных, но отделение элиты от плебейской массы, для которой предназначены «хлеб и зрелища», плохо кончается и для «верхов» — в третьем колене они вырождаются.
