И сейчас он ощутил острую необходимость облегчить душу, потому и направился на исповедь к отцу Феликсу – своему старому духовнику, который знал его с младых ногтей.
Народу в храме было немного: будний день, перерыв между праздниками, да и в минус тридцать нашлось мало желающих пообщаться с Богом. Георгий по уже сложившейся привычке пропустил вперед всех, кто пришел на исповедь, и добрался до батюшки последним. Преклонив голову, он тихо, смиренно заговорил:
– Каюсь, грешен… Обидел человека. Даже двух. Двух невинных девушек, родных сестричек. На одной обещал жениться, да влюбился в другую. Потом чуть не сгубил обеих, и теперь они в больнице с сильнейшим нервным истощением, полной потерей памяти, а я… А я ничего не чувствую. Понятно, что свадьбы никакой не будет, да я, наверное, и не достоин любви. – Родин шумно выдохнул, поднял глаза и продолжил: – Я тоже словно потерял память. Прав был дед Пётра, нет знака – не женись. И Полиньке с Юленькой до свадьбы ли сейчас, когда им надо свой рассудок заново по крупицам собирать… Может, потому я и не уберег этих ангелочков, что полюбил обеих, но что же мне с этим делать? Мать моя умерла родами, да вы знаете, сами отпевали… Выходит, с первой же минуты, проведенной на этом свете, я был лишен всей полноты любви. В детстве мне ласки недодали, вот она из меня и фонтанирует теперь…
Родин говорил и говорил, и с каждым словом ему легчало, будто вместе с этими словами он вытаскивал ядовитые иглы из своей нарывающей души.
Когда он выговорился, отец Феликс немного помолчал, оглаживая свою густую черную с проседью бороду, а затем спокойно произнес:
– Ты, Георгий, не забывай: с тобой всегда рядом находится тот, кто любит тебя, несмотря ни на что, – Бог. Господь любит тебя таким, какой ты есть, всего без остатка. А любовь к женщине надо в себе воспитывать, как и прощение. Прости себя и всех, кто желал или делал тебе зло, и любовь не заставит себя ждать. Наклони голову.
Отец Феликс отпустил Родину грехи, а потом повел его в церковный двор.
– Идем. Ты должен это увидеть, чтобы все понять.
Обновленный и вдохновленный словами батюшки Георгий шел за ним, вспоминая, как в этом самом храме он стоял службу со своими братьями. Вспоминал, как они строго шикали на него, когда он, маленький сорванец, баловался с выданной ему свечечкой, приставляя ее к носу, как хоботок муравьеда…
Да, много воды утекло с тех пор, уже и сам храм не кажется ему таким большим и торжественным, и лики святых с икон больше не смотрят на него с укоризной, и батюшка постарел…
А тогда, помнится, его отец, Иван Григорьевич, скучающий в своей аптеке, все твердил о хорошем образовании для детей, о ярком, интересном будущем. Здоровяк Сева стал путешественником, объездившим весь земной шар, а Боря – аналитиком Генерального штаба военного министерства. Сам же Георгий не хотел бросать отца и, закончив медицинский факультет, вернулся в Старокузнецк практикующим врачом, разместив свою практику рядом с аптекой Родина-старшего.
Через несколько лет отец умер от чахотки, на смертном одре испросив у сына прощения за свою холодную любовь и благословив его на путешествия и приключения. Но то папенька, братья же у него прощения никогда не просили – ни за свою холодную любовь и постоянные тычки, ни за то, что их не было рядом, когда умирал отец. И эта заноза не давала Родину жить в мире с собой и Богом.
Выйдя во двор, Георгий с наслаждением вдохнул полной грудью тягучий студеный воздух, да так и замер, забыв выдохнуть: перед ним стоял могучий косматый брюнет с обветренным лицом и растрепанной бородой. Брюнет смотрел на Родина папиными глазами.
«Так вот они какие, виднейшие ученые-исследователи, – по привычке едко подумал Родин, но сразу взял себя в руки. – Прощение и покаяние, прощение и покаяние…»
– Ну, поцелуй же брата, – отец Феликс легонько подтолкнул Родина в сторону бородача, но у Георгия ноги будто в клей попали. Не мог он сделать первый шаг, никак не мог.
Брат что-то хрюкнул в бороду, улыбнулся, и возле глаз его появились звездочки морщинок. Он шагнул Григорию навстречу, сгреб своего Енюшу в охапку и троекратно расцеловал.
