— Не бери в голову, Родя, — ответил я… и вспомнил огромных кавказцев… и ухоженную, холеную руку Аллы с обручальным кольцом… и брюлики, подрагивающие в ушках. Еще я подумал, что прокуратурский следак, скорее всего, прав. Но его правота не подкреплена фактами, и Алла Комарницкая никогда не предстанет перед судом. Такова реальность. — Ты, — спросил я, — Родион, пробил телефоны, с которых звонил Троцкист?
— Да, — хмуро ответил Родя. — Звонил он с таксофонов возле метро «Площадь Мужества». Карта компании «Санкт-Петербургские таксофоны» на тридцать единиц, годна до тридцатого ноября.
Звонки только на твой номер… Осторожный, гад.
***
У Полины Гребешковой оказался очень приятный грудной голос, и она, кажется, нисколько не удивилась, когда я позвонил, представился и сказал, что хотел бы поговорить о ее бывшем муже — Олеге Гребешкове.
— Когда вас устроит? — спросила она.
Я ответил, что в любое удобное для нее время, но откладывать не хотелось бы.
— Приезжайте, — сказала она. — Я все равно сижу дома, на больничном. Записывайте адрес…
Я адрес-то уже знал. Знал и то, что вместе с Полиной прописана дочь Яна, 1993 года рождения, и Лосева Тамара Леонидовна, 1940 года, — очевидно, мать. Но говорить Полине этого я не стал. Адресочек, между прочим оказался недалеко от площади Мужества… Но это, конечно, ничего не означает.
Я запряг свою сивку-бурку и поехал.
На самой площади Мужества попал в хорошую пробку — после того, как линия метро оказалась разорванной, пробки здесь стали обычным делом. Полина жила в старенькой пятиэтажке на улице Хлопчина, из ее окон были видны стадион и парк Политеха.
Я извинился за визит в неудобное для этого время, но Полина сказала:
— Это не беда. Болею не я — Янка. Да и она уже, скорее, здорова, чем больна…
Гулять пойдешь, доча?
И Янка закричала: да-а, пойду-у…
Я понял, что Полина не хочет, чтобы девочка присутствовала при разговоре. Через пять минут Яна ушла, а мы с Полиной сели в маленькой кухне. В окно было видно, как Яна играет на детской площадке.
— Итак, Андрей… э-э… простите… — произнесла Полина.
— Если вы не против, то, может быть, обойдемся без отчеств? — спросил я.
Она кивнула: не возражаю… А потом вдруг заплакала. Я много раз видел, как плачут женщины, и каждый раз меня это угнетало… я не знал, что сказать или сделать, и сидел молча. За окном бушевало солнце, и скрипели качели на детской площадке.
— Извините, — сказала Гребешкова. — Извините меня… У вас есть сигареты?
***
— Да, конечно. — Я протянул сигареты, щелкнул зажигалкой. Она затянулась довольно неумело, закашлялась. — Вы… вы, Андрей, что-то узнали об убийстве Олега?
— Нет, Полина, я, к сожалению, почти ничего не знаю. Я пришел к вам за помощью… Расскажите мне про Олега.
— Про Олега, — сказала она, — можно рассказывать долго. Он ведь очень цельный был человек. Очень глубокий.
Я ведь, по сути, многие годы не понимала его… Что конкретно вас интересует?
— Почему вы расстались, Полина?
— О-о, какой вопрос… По наивности.
По глупости, если хотите. Время было дурное — угарно-демократическое. Все что-то разоблачали, ниспровергали… В общем, долго рассказывать, но когда Олег заявил, что пойдет работать в КГБ, на факультете начали его травить. Вопили о демократии, о праве вслух высказывать свои взгляды и — травили подленько. Заправлял этим делом профессор Немчинов…
— Владимир Спиридонович? — удивился я.
— Вы знакомы?
— Да, я был на кафедре… Немчинов показался мне глубоко порядочным человеком. И об Олеге он отзывался в высшей степени положительно…
— А вам что — никогда не встречались подлецы в обличье порядочного человека?
— Встречались, но Немчинов…
— Именно Немчинов больше всех обозлился на Олега, когда узнал, что лучший его ученик вдруг собрался в КГБ, — сказала Полина. На лице у нее обозначилась вертикальная морщинка между бровей. — Травили Олега. Доставалось и мне… А я же еще девчонка была. Замужняя женщина, но девчонка. Потом я забеременела. Сказала Олегу: себя не жалко, меня не жалко — ребенка-то пожалей. И он сказал: да.
Но у меня выкидыш случился. Он очень трепетно ко мне относился. А я решила, что из-за него этот выкидыш. И что-то во мне переменилось, перегорело… Господи, зачем я вам это говорю?!
