– Так вот, они, по сути, наполовину волки, наполовину зайцы: четко знают, когда искушать судьбу, нападая, а когда и удрать не грех.
С этими словами Бёрнхем самодовольно усмехнулся. Георгий вздохнул. Почему каждый раз, когда какая-нибудь нация обретает могущество, вместо того чтобы делать мир лучше, помогать соседям, нести умное, доброе, вечное, норовит всех вокруг подмять под себя, забрать у противников лучшее, чтобы потом обрушить на них новые знания и всю мощь…
Все-таки как же замечательно, что у России нет колоний, да и все наши земли мы взяли не только огнем и мечом, но и верой и правдой, и нет у нас на окраинах междуусобиц и ненависти к великоросам, и не приходится ему, человеку образованному, краснеть за родную землю перед цивилизованным миром.
Впрочем, англичане тоже особо краснеть не собирались: они просто брали чужое по праву сильного, да еще и насмехались над побежденными.
Через пару дней некое снисхождение к британцам, которое бывает у человека, осознающего свое моральное превосходство над другими, у Родина уступило место настоящей неприязни. Горделивый, но не злобный американец Бёрнхем уехал, а вместо него прискакал отставной адмирал, лорд шотландского парламента Эдвард Гленерван. Старый вояка, теоретик военного мастерства, последователь Лао-Цзы и Клаузевица, один из основоположников моднейшей в те годы евгеники, прибыл на огневые рубежи учить славный хайлендерский полк новой, «бурской» тактике…
Отношения между лордом и Родиным не сложились. Высокомерный британец всех вокруг себя считал чем-то вроде грязи, прилипшей к его блестящему имперскому сапогу. Правда, англичан, как и положено горцу, он тоже ненавидел, но чуть меньше, чем все прочее население земли.
В первый же день, на ужине командования, куда были приглашены и представители Международного Красного Креста, лорд Гленерван произнес долгий и пространный тост о превосходстве одних людей над остальными. Он говорил с такой непоколебимой уверенностью и с таким мастерским красноречием, что в комнате не нашлось никого, кто смог бы ему возразить. Этот тост Георгий слушал с плохо скрываемым раздражением, но все же из уважения к «хозяину дома» помалкивал. Но после того, как лорд подкрепил свои слова модными стихами про бремя белого человека и тупую толпу то дьяволов, то детей, русский не выдержал и поднялся из-за стола.
– Сэр, вы процитировали отрывок из произведения вашего великого поэта Редьярда Киплинга. Талантливого, и много более одаренного, и, не побоюсь этого слова, мудрого, чем все, кто сидит за этим столом. Но почему же вы не продолжите? Ведь бремя белого человека – это не трон, а труд! Не думаю, что Киплинг подразумевал тактику выжженной земли, когда творил свои стихи. Лечить, учить, строить, воспитывать недоразвитые племена, любить, а не уничтожать!
– Мистер… э-э-э, – адмирал злобно глянул на доктора, – а кто вы вообще такой?! Может, вам недостаточно знаний великого английского языка, чтобы уразуметь всю мощь этого текста? Я слышу у вас чудовищный акцент… В любом случае, вы просто не осознаете, как важна миссия Британской империи, владычицы морей, королевы мира!
Лорд так распалился, что начал подкреплять свою речь жестами, отчего вино из поднятого им бокала стало брызгать на соседей кровавым дождем. Дело непременно дошло бы и до дуэли, но на помощь Гленервану пришел командир гарнизона, который уже потерял своего младшего офицера от его столкновения с русским доктором, мастером бокса и меткой стрельбы, и вовсе не собирался отправлять в лазарет целого адмирала, хоть и в отставке.
Впрочем, конфликт хоть и был погашен, вовсе не был исчерпан.
Прошла неделя, во время которой неподалеку от лагеря Красного Креста шли ожесточенные бои. Раненые поступали с обеих сторон, но Родин принципиально брал под свою опеку только буров. Да, это было неправильно, но английские врачи на совесть лечили исключительно своих, а буров подобным отношением скорее добивали.
Возмущенный таким разделением не в пользу британцев, Гленерван решил вразумить эскулапа, талантливее которого в лазарете не было. Но из любого правила есть исключения, решил лорд и схватил Георгия за рукав халата крепкими как сталь руками, когда тот, обессилев, выходил с очередной операции.
