— Оружие, — откликнулся Сергей. — Жертва — некий Седов, вор-рецидивист, был убит из ружья Ремезова, на котором были только отпечатки хозяина. Да там вообще везде его отпечатки, что, в принципе, не удивительно. Ремезов же, кажется, один там жил. Вообще дом стоит на отшибе, так что предположить можно все, что угодно.
— Ты еще упоминал про записку и шкатулку с деньгами, — добавила Марина.
— Ах, да, — Ярослав сжал ладонями виски, — Что-то совсем я не соображаю сегодня. Шкатулка тоже была сразу изъята следствием, как одна из главных улик — в ней была крупная сумма денег, перепачканная в крови. Записка, в которой значится место — дача Ремезова, и время — час убийства, тоже, казалось бы, указывает на него. Но все это, как мы понимаем, улики косвенные.
— Да у нас теперь есть самая прямая улика! Я же говорю: я лично видел, что Ремезов этого типа не убивал. Это был кто-то другой, — твердо сказал Сергей. — И этот кто-то был на мельнице вместе с Ремезовым. Вернее, сразу после того, как Ремезов ушел. Сверток по размерам вполне мог быть ружьем. Ружье ведь именно там нашли?
— Твои видения мы следствию предъявить не можем, — отрезал Краснов, — как бы они ни были реальны, сам понимаешь. Нужно какое-то вещественное опровержение. Марина, что там у тебя?
Ярослав взглянул на Марину, и даже в этой казенной обстановке, за обсуждением очередного дела, можно было почувствовать, как атмосфера стала как-то легче, теплее. Отведя взгляд, Марина доложила:
— Мое видение вызвала деталь от часов — круглая металлическая крышка, которая находится сзади механизма, то есть, прилегает к коже. Я думаю, мне нужно поговорить с женой генерала Садовникова, чтобы выяснить подробности их разговора в парке. Думаю, что я увидела именно их.
Лещинская помолчала немного и добавила:
— Часов в пакете было несколько, и все — краденые. Но Ремезов не имеет к этому отношения. Кстати, ни одних часов нет в полной сборке. Я попыталась сопоставить: там один корпус «чужой», а к двум механизмам есть только крышечки, а корпусов нет. Кроме того, в ящике письменного стола вместе со шкатулкой лежала старая фотография в деревянной рамке, на которой изображена семья Ремезова: мать, отец, он на руках у мамы, сестра, дядья и тетки, двоюродные братья и сестры, и… бабушка. Она имела довольно сильное влияние на становление Ремезова. Что-то связывало их, и очень сильно. Какое-то общее знание, может быть, тайна или семейная легенда. Если я это увидела — значит, есть почти стопроцентная вероятность, что это относится к нашему делу.
— Ну а мне, наверное, по этому делу больше нечем заняться, — вставил Сергей. — В доме я уже все увидел. Остальное — не по моей части.
— Ладно, тебя освобождаю, — улыбнулся Ярослав, — Я спрошу у Ивана Анатольевича, можно ли тебе к нему прийти, — добавил он, обращаясь уже к Марине. — Ну ладно, наше маленькое совещание считаю законченным.
С довольной улыбкой Сергей вышел из штаб-квартиры, оставив Ярослава и Марину одних. В комнате повисла нерабочая тишина.
— Ну, пойдем, провожу тебя? — Краснов обнял Марину за плечи. — Работы невпроворот, видимся только на «летучках», просто позор. Я очень, очень соскучился.
— Ну, от работы никуда не денешься. Не пропадать же нашим способностям зря, — улыбнулась Марина. Она поймала себя на мысли, что до сих пор несколько неловко чувствует себя в компании Ярослава — несмотря на то, что между ними, кажется, уже не осталось неясностей. — Давай-ка позвони прямо сейчас генералу.
…Через час Марина, еще раз сверившись с запиской, написанной рукой Ярослава, шагала через двор к подъезду, где жил генерал Садовников и его жена.
Дверь ей открыла сама Екатерина Садовникова. С некоторым удивлением Марина обнаружила, что женщина эта не только красива, но и ухожена — что несколько противоречило рассказу Горячева о том, что она очень больна.
— Не удивляйтесь, дорогая моя, — сказала Садовникова, словно читая ее мысли, так что Марина даже вздрогнула. — Я постаралась подготовиться к вашему приходу, чтобы не встречать вас этакой немощной развалиной. В конце концов, я ведь еще не старая, — Екатерина лукаво улыбнулась, и Марине стало стыдно за свои мысли и подозрения, которые, видимо, так легко было прочесть по выражению ее лица.
