— Всё! Крышка! Теперь уж точно — моя песенка спета. Мне нечего делать в контрразведке, — мрачно сказал капитан Прьето, когда за одноногим негром закрылась дверь. — Уйду к чертовой матери, куда глаза глядят…
— Не морочь голову! Какая муха тебя укусила? — Ансельмо Бенавидес, тоже раздосадованный неудачей, успокаивал своего друга. — Подумаешь! Кто не допускает оплошностей? А в данном случае любой мог «купиться»…
— Слишком много непростительных оплошностей я допустил, и вот — пожинаю плоды собственного легковерия и легкомыслия. Ты же знаешь, Ансельмо, прежде интуиция никогда меня не подводила, а сейчас — осечка за осечкой, ошибка за ошибкой.
— Набивая шишки, ты приобретаешь опыт, Исель. Мы все проходим через это.
— Опыт, опыт!!! Он достается непосильной ценой, но дураков вроде меня ничто уже не научит.
— Что за вздор, капитан. У тебя просто сдали нервы. И не впадай в крайность: мы все влипли в эту историю с итальяшками, я тоже поверил, что нам удалось напасть на верный след. И что же — прикажешь теперь рвать волосы, посыпать голову пеплом? Давай-ка лучше отобедаем у меня дома. Выпьешь. Отдохнешь, и, ей-богу, завтра всё станет на свои места. И не казни себя. Ну что, принимаешь мое предложение? — одинокий глаз майора грустно и вопросительно уставился на Прьето.
…Матовый плафон напоминает чьё-то лицо… Или это не плафон? Конечно, нет! Он не может ошибиться. Это не плафон, а лицо. Лицо! Но чьё? Он сейчас вспомнит, сейчас, сейчас… Кто здесь плачет? Почему? Плачут ведь по мертвым. Как он плакал, когда хоронили Клодин. Вот и осколки, ох как же больно впиваются эти осколки! Уберите, режет глаза… Уберите!!!
Исель закричал испуганно, пронзительно, рванулся и затих, погружаясь в беспросветный мрак. Сиделка позвонила врачу:
— Ему опять стало хуже, доктор. Пульс едва прощупывается, поднялась температура, он бредит.
Третий месяц капитан лежит в реанимационном отделении лучшего госпиталя Сыодад-де-Панама. Медицинские светила Панамы, весь персонал госпиталя борются за жизнь Прьето. Кто вообще мог подумать, что этот парень протянет хотя бы несколько часов, когда его с тремя тяжелейшими пулевыми ранениями, потерявшего слишком много крови, доставили на вертолете в Сыодад-де-Панама? Профессор Рамиро Мальдонадо сказал, что умывает руки и не будет браться за операцию, что умирающему, сердце которого вот-вот перестанет биться, нужен не скальпель хирурга, а причастие. Но сеньор Мальдонадо превзошел самого себя, он совершил чудо, и капитан Исель Прьето живет. Возможно, минует кризис, и ему станет лучше.
Дежурный врач поправил подушки. Посмотрел на термометр: 38,7. Ничего, ничего. Это уже не страшно. Он подошел к окну и задернул штору, чтобы яркий свет не тревожил больного. Уже конец сентября. Если дело пойдет на лад, то к Новому, семьдесят пятому году раненого удастся поставить на ноги.
— Сеньорита, мне сообщили снизу, из регистратуры, что к нашему пациенту опять пришло много народу. Запретить им навещать господина Прьето мы не можем. Но постарайтесь максимально сократить время визитов, всё равно он никого не узнаёт.
Сиделка согласно кивнула и перевела взгляд на заострившееся, бледное — белее бинтов, которыми была обмотана голова Иселя, — лицо.
— Милостивый боже, спаси его! Спаси, спаси его! — зашептала девушка. Она недавно приехала в столицу из маленького, глухого селения и не знает, что совершил этот красивый, цепляющийся за жизнь мужчина, во имя чего он шел под пули, но говорят, что о нём писали в газетах, и все называют его не иначе, как герой. Ей-то всё равно. Лишь бы он выжил. Уж очень он мучается. Вот даже плакал, будто ребенок. Всё время зовет какую-то Клодин, позовет и заливается слезами. Стонет, мечется. Кто же будет больному эта Клодин? Жена? Не похоже. Та бы сейчас в госпитале дневала и ночевала. А полковник, как за сына родного, переживает. И тот бородатенький — мистер О'Тул. Откуда-то издалека, видно, прилетел. Сидел чуть ли не сутки у постели, уходить не хотел. А друзей у сеньора Прьето, не приведи господь! Соберутся все вместе, не рассадишь. Герой он там или нет, но одно ясно — человек хороший.
