Серегин кивнул Волину и попытался поцеловать руку Иришке, но не на таковскую напал. Та выдернула руку и заявила, что уже сто раз говорила: она не терпит домогательств.
— Это не домогательства, а обычная старомодная учтивость, — укоризненно сказал Николай Николаевич.
— Знаю я вашу учтивость — до первой кровати, — отвечала мадемуазель Белью.
Серегин поднял руки, как бы говоря: сдаюсь, и поглядел на Волина.
— Интересное имя — Орест, — заметил он. — Вы ведь, кажется, тоже полицейский, только из России?
Волин удивился: это что, так заметно?
— Мне заметно, — отвечал Николай Николаевич, улыбаясь. — Много я вашего брата мента перевидал когда-то. Но, впрочем, мы отвлеклись. Итак, какое у нас дело?
Ирэн в двух словах пересказала ему историю коллекционера Завадского.
— И ты думаешь, что это я его убил? — удивился Серегин.
— А кто еще? У вас, русских, такая же этническая преступность, как у итальянцев и китайцев. Как это у вас там говорится: своих не бросаем, чужих не убиваем?
Николай Николаевич только головой покачал на это. Странно, что мадемуазель до сих пор не уволили из полиции — за расизм и отсутствие толерантности.
— Поверь, милая, — сказал он задушевно, — русские — такие же люди, как и все остальные. И если какой-то русский погиб, это вовсе не значит, что убил его тоже русский. И тем более это не значит, что убил его я. Мне приятно, что ты так высоко меня ценишь, но я не Господь Бог и не могу убивать всех налево и направо.
Иришка с ним не согласилась: это не аргумент.
— Хорошо, — кивнул Серегин. — На сколько там обворовали этого вашего покойника?
Иришка заколебалась. Точно сказать трудно. Может, миллион, может, больше.
— Миллион, — задумчиво повторил Серегин. — Это как раз та сумма, которую я зарабатываю за день. Вот и скажи, стал бы я марать руки и рисковать всем ради какого-то миллиона?
— Жадность города берет, — отвечала Иришка.
— Не тот случай, — вздохнул Серегин.
Некоторое время они препирались, причем выглядело это, как разговор давно и хорошо знакомых людей, которых объединяют отношения любви-ненависти. Наконец Николай Николаевич не выдержал.
— Хорошо, — сказал он, хмурясь, — твоя взяла. Я попробую навести справки. И если к этому причастен кто-то из наших, непременно сообщу.
— Слово бандита? — строго спросила Иришка.
Серегин поморщился: ну, какой он бандит, но все-таки кивнул — слово.
Она поднялась, встал со своего места и Волин.
— Если позволишь, на два слова твоего кавалера, — сказал Николай Николаевич.
Иришка глянула на Серегина, потом на Волина, как бы сопоставляя весовые категории, затем кивнула Оресту: жду тебя внизу. И, не попрощавшись, пошла прочь. Николай Николаевич проводил ее взглядом, вздохнул:
— Дикая кошка… Но красота, ум, характер! Такую надо очень беречь.
— Я вижу, вы к ней неровно дышите, — сказал Волин.
Серегин нахмурился: у него к Ирине исключительно отеческие чувства.
— Серьезно? Ну, тогда у меня тоже, — кивнул Волин.
Николай Николаевич неожиданно развеселился.
— Вы остроумный человек, — сказал он, — и хороший к тому же. Вы мне нравитесь.
Орест Витальевич поднял брови, а какой господину Серегину интерес в хороших людях? С хорошим каши не сваришь: ни украсть, ни убить толком он не способен.
— Скажу странную вещь: все хотят, чтобы их окружали хорошие люди, — неожиданно серьезно отвечал Серегин. — Никто не хочет сына-бандита или жену-мошенницу. Правда, с хорошими нельзя делать тот бизнес, которым занимаюсь я, но жить всегда лучше с хорошими людьми. У меня, знаете, сын…
— Тоже бизнесмен?
Нет, сын Серегина не был бизнесменом. Он был скрипачом в маленьком безымянном оркестре. Конечно, отец мог бы купить ему «Виртуозов Москвы», но он не хочет. Он ездит на работу на велосипеде, хотя мог бы на «бугатти» рассекать в сопровождении полицейского эскорта. И знаете, именно такой сын — простой, добрый и честный мальчик — греет Серегину душу.
— Больше того скажу: ради него я теперь не прибегаю к насилию, — заключил Николай Николаевич. — Мне неприятно, если он будет думать, что отец у него — негодяй.
— А раньше прибегали? — полюбопытствовал Орест.
Серегин развел руками.
