— Ладно, — сказал Вэйн. — Мы выпьем.
Он поднял рюмку. Они все подняли свои рюмки, повернулись лицом к залу, затем к официанту, громко сказали: «Ваше здоровье»! — и выпили.
— Черт возьми! — сказал Тэп. — Вот это да!
Напиток оказался очень крепким и напоминал по вкусу цитварное семя. Официант принес из буфета бутылку и снова наполнил рюмки. Потом он принес кофе по-турецки в маленьких чашечках. Они снова выпили. Крепкая влага разливалась по всем жилам. В дверях показался священник и направился к летчикам. У него были длинные волосы и длинная борода, одет он был в черную рясу с подрясником.
— Мсье, — сказал он.
— Монсеньор, — сказал Квейль.
Священник ничего больше не произнес, только улыбнулся и потребовал бутылку. Ему тоже подали рюмку. Он не переставал подливать летчикам. Прочие посетители, рабочие и крестьяне в широких штанах и башмаках с загнутыми кверху носками, тоже подсели к ним. Компания расширилась, все продолжали пить, греки хлопали летчиков по спине и весело говорили между собой, причем Квейль неоднократно ловил слово «инглизи». Квейль чувствовал, что ему становится жарко и весело. Вэйн подружился со священником, пил с ним вровень и хлопал его по спине. Крестьяне и рабочие оживленно разговаривали. Одного они куда-то услали. И все время, рюмка за рюмкой, пили прозрачный напиток. Некоторые крестьяне пили его из стаканчиков, подбавляя воды, отчего напиток делался мутный, как облако. Все время греки возбужденно о чем-то толковали, а летчики обменивались между собой замечаниями по-английски. Разговор прерывался, когда они поворачивались к грекам, и греки молча улыбались им, а они улыбались грекам. Это молчание говорило больше слов и не нуждалось ни в каких пояснениях.
Вскоре вернулся грек, которого услали из кафе. С ним был другой, одетый по-европейски, в пиджачную пару и коричневые ботинки. На голове у него была серая шляпа.
— Вы англичане? — спросил новый грек по-английски.
— Да.
— Летаете? Сражаетесь? Ого! Добро пожаловать. Вы сражаетесь?
— Да.
Он повернулся к другим и сказал что-то по-гречески, потом снова обратился к летчикам:
— Вы чудесные ребята. Мы видели сегодня, как вы прилетели. Ах, как хорошо!
Греки что-то наперебой кричали ему, а он прислушивался.
— Они просят передать вам свое приветствие. Они рады вас видеть в Ларисе и пьют за ваше здоровье. Все пьют. Да.
Люди кивали головами, улыбались и поднимали рюмки. Вэйн встал, поклонился и тоже поднял рюмку. «Эллас», — сказал он, и, услышав от англичанина первое греческое слово, означавшее «Греция», — Вэйн заучил его в Аргентине, — греки сгрудились вокруг него, затопали ногами и осушили свои рюмки.
— Моя фамилия — Георгиос. Я из Австралии — вот смотрите!
Грек вытащил из кармана паспорт, на котором сверху значилось «Британский паспорт», а пониже, под австралийским гербом, — «Австралия». Все повернулись к Вэйну. Грек оказался австралийским подданным. Энтузиазму не было границ.
— Вэйн. Смотри — земляк. Австралиец, понимаешь?
Грек — земляк Вэйна! Это было замечательно, все шумно выражали свой восторг.
— Ваше здоровье! — крикнул Тэп и залпом осушил свою рюмку.
Вэйн был счастлив. Они тут же стали вспоминать Брисбэн. Потом Вэйн запел «Матильда пляшет», и грек тотчас же подхватил песенку.
— Эх вы, несчастные томми! — крикнул Вэйн, дерзко вздернув вверх свой смуглый подбородок.
— Сам ты несчастный австралишка! — крикнул ему Ричардсон.
— Вы только послушайте, — не унимался Вэйн. Развалившись на стуле, он снова запел «Матильду».
— Тише! — крикнул Тэп.
Но Вэйн продолжал петь, а Георгиос, наклонившись к нему, подтягивал. Он тоже был счастлив, потому что Вэйн искал у него поддержки в этом шуточном национальном споре.
— Куда вы годитесь! — орал Вэйн. — Вот смотрите — нас двое. Выходите на нас всей компанией. Всех уложим. А нас только двое — понимаете?
Он повернулся к Георгиосу: тот широко улыбался.
Квейль рассмеялся, когда Вэйн встал и принял угрожающую позу.
— Когда мы налетаем на итальянцев, — шумел Вэйн, — они удирают от нас, как полоумные. Разве не правда?
Он посмотрел вокруг.
— И великолепно, — сказал Ричардсон. Куда делась его уравновешенность.
