Дело академика Вавилова - страница 36

Была в его натуре еще одна черта, которая также помогала теснее сплачивать вавиловскую школу. Ничто так не радовало Николая Ивановича, как весть о новом интересном исследовании, проделанном сотрудниками. День становился праздничным. Директор спешил рассказать о новости посетителям, секретарям, а если под рукой никого не было, мчался в ближайший отдел и уже с порога кричал: «Товарищи, послушайте…» С легкой руки Николая Ивановича этот интерес к творчеству товарищей проник в каждую лабораторию. Вировцы охотно, открыто и публично обсуждали каждое новое сделанное в институте исследование, постепенно это превратилось в традицию. Исключение не делалось даже для директора. Его статьи, доклады, монографии подвергались столь же требовательному разбору, как и труды рядовых сотрудников. Да он и не потерпел бы лицеприятства в делах научных. Как, впрочем, не терпел всю жизнь и надутого академизма.

«Пошлю Вам скоро пук своих стихов, в нем Вы найдете, надеюсь, кое-что нужное, во всяком случае, первый набросок новой теории центров. Над ней я потрудился. Ваши критические замечания будут особенно полезны». Это писалось сотруднику, стоявшему на несколько должностных ступеней ниже директора института, президента ВАСХНИЛ; писалось по поводу главного труда жизни академика Вавилова, его классической «Теории центров».

Мысль о благодетельности широкого «перекрестного опыления» в науке, о том, что необходимо объединить разрозненные усилия учеников в общий котел, в единый фонд идей, особенно увлекала Николая Ивановича в последние годы жизни. В 1937–1938 годах в Институте растениеводства и Институте генетики велись многочисленные исследования по пшенице. Цитолог Левитский, генетик Карпеченко, систематики Фляксбергер и Якубцинер и другие с разных сторон подступали к проблеме наследственности у главной сельскохозяйственной культуры человечества. Проводили такие исследования и в других институтах. Но вести из лаборатории в лабораторию доходили скупо, медленно. Из-за этого опыты то и дело дублировались, творческие силы ученых тратились попусту. И тогда Николай Иванович заговорил о пшеничном клиринг-хаузе. Банковское учреждение, служащее для встречных взаимных расчетов, биолог взял за образец той системы учреждений, которую следовало бы, по его мнению, ввести в науку. Действительно, если организовать некий центр, куда станет срочно поступать вся свежая информация из всех «пшеничных» лабораторий, то можно размножить ее на ротаторе и тотчас же рассылать заинтересованным сторонам. Авторство каждого исследователя при этом сохранится, но итоги его поисков начнут оплодотворять труды остальных участников клирингового союза.

Может показаться, что для растениевода, увлеченного генетикой пшениц, речь шла лишь о более рациональной организации научных исследований. Но это не так. Вавилов знал: бескорыстный клуб творцов невозможен без высокой чистоты помыслов каждого участника. Для него клиринг-хауз был предприятием одновременно научным и нравственным. И по мере своих сил знаменитый академик пытался убедить товарищей по науке в необходимости новых отношений в науке, отношений, основанных на бескорыстном доверии друг другу.

Не вина Николая Ивановича, что этот принцип организации научной работы в СССР так и не привился. В 1936–1937 годах на горизонте советской биологической науки уже восходили иные величины с иными научными и нравственными мерками…

Ничто так не поучительно, как заблуждение гения.

Академик П. Л. Капица

Пора, однако, познакомить читателей с другими героями дела Вавилова, самым непосредственным образом причастными к дальнейшим драматическим событиям.

Всякий, кому сегодня не менее сорока пяти лет, помнит время, когда каждый разговор об успехах советской сельскохозяйственной и биологической науки начинался и кончался здравицей в честь Ивана Владимировича Мичурина и Трофима Денисовича Лысенко. Из одной газеты в другую кочевали такие словосочетания, как «передовая мичуринская биология», «указания академика Лысенко», «мичуринский дарвинизм», «Мы не можем ждать милостей от природы…» и т. д. Людям более старшего поколения памятно и то, как в конце 30-х годов родились словечки «мичуринец» и «антимичуринец». Терминология эта, поначалу не очень понятная широкой публике, очень скоро вышла за пределы специальных изданий и научных аудиторий. Школьные учителя на уроках биологии, лекторы-популяризаторы, журналисты на страницах общей прессы быстро растолковали непосвященным, что термин «мичуринец» к термину «антимичуринец» относится так же, как белое относится к черному, рай к аду, мед к дегтю. С годами термины «мичуринский», «мичуринец» приобретали все более политический смысл. В конце тридцатых, в начале сороковых годов слова эти означали уже не только «научно состоятельный» и «сторонник верного направления в биологии», но также и «политически лояльный». Мичуринизм стал государственным взглядом на биологическую науку и сельское хозяйство, а всякое опровержение или сомнение в доктрине садовода Мичурина рассматривалось как политический выпад. Одним из первых антимичуринцев, то есть противников покойного Ивана Владимировича Мичурина, был объявлен в середине 30-х годов Н. И. Вавилов. Произносились против него в те годы и другие хулы, но сначала разберемся с этой. Вавилов враг Мичурина? Так ли?