— Володя, что с ним? Может, у него неприятности? — спросила Нина Леонидовна.
— Ну что ты, Ниночка, — ответил Владимир Александрович, обняв жену и целуя ее в щеку, в то милое место, где под глазом на коже, уже несколько поблекшей, темнела родинка. — Совсем наоборот, у него сегодня очень удачный день, а эта вспышка — это следствие переутомления...
— Если переутомление, значит, нужно отдыхать, — размеренным и скрипучим голосом сказала Нина Леонидовна, сердито мотнув головой. — От нервного истощения есть витамин «Д». Я посоветуюсь с сестрами и дедом. (Отец Нины Леонидовны и две сестры были врачи.) А то что же он на людей кидается? И что за тон в разговоре со мной? Еще какие-то садовые скамейки выдумал...
— Нужно будет расспросить его, когда он успокоится, — говорил Владимир Александрович. — Но дело тут, конечно, не в садовых скамейках, а в его отношении к Гале.
— Ну а чем плоха Галя Матусенко? Красавица, воспитанная, золотая медаль по окончании школы ей уже обеспечена. Да я бы хотела, чтобы у меня была такая дочка, не то что наша бесстыдница Лелька, за которую мне все время краснеть приходится.
Владимир Александрович промолчал. Он очень любил свою дочь, но должен был признать, что она не выдерживает никакого сравнения с Галей Матусенко. Бездельница, неряха, да и красотой, прямо сказать, ее бог обидел. Способности к рисованию она унаследовала от него, поступила в художественный техникум, но и там учиться не хочет. Вместе с такими же бездельниками и бездельницами основали «студию левого искусства», как будто бы может быть какое-либо направление в искусстве, которое освобождает своего последователя от изучения элементарных правил! Владимир Александрович думал о дочке, жалел ее, беспокоился и делал вид, что внимательно слушает жену, хотя ему давно уже казалось, что она много лет говорит одно и то же.
— Ты меня не слушаешь? — раздраженно спросила Нина Леонидовна.
— То есть как это не слушаю? — торопливо возразил он. — Ты только что сказала, что надо было добиться, чтобы Леня поступил не в энергетический, а в институт внешних сношений...
— А ты считаешь, что это не так?
— Нина, — сказал он устало. — Ведь который раз у нас этот разговор! Разве можно идти против призвания? У мальчика призвание к точным наукам, к технике, и ты посмотри, чего он достиг? Ведь им гордиться можно. Как он твердо и определенно, еще со средней школы, выбрал математику и держится ее! И он не ошибся, призвание привело его к первым успехам.
— Ну и пусть! — с досадой сказала Нина Леонидовна. — Это мужское дело — призвание, карьера. Но уж насчет того, чтобы ему невесту подходящую подобрать, это мое, женское дело. Лучшей девушки, чем Галя Матусенко, я представить себе не могу. — Она грустно вздохнула и сказала: — Как они были бы хороши вдвоем, он в сером дипломатическом мундире, а она, такая обворожительная, в белом платье, сама чистота... И Лилечка мне говорила, что даже в старое время дипломаты считались, что называется, сливками общества.
Владимир Александрович, закинув голову, весело рассмеялся своим слабым смехом. Лилечка — это была самая старшая сестра Нины Леонидовны, придурковатая старая дева.
— Нинка, ты меня уморишь! — говорил он смеясь. — Ну неужели ты за всю жизнь, кроме Лилечки, не нашла лучшего оракула?
Лето все разгоралось. Зелень погрубела, по небу медленно проплывали кучеряво-белые с затененными донышками облака, но дождь не шел. Заседать в такое время тяжело, хотя окна все раскрыты. Но что сделаешь: раз надо — так надо!
На заседание бюро райкома Леонид Сомов пришел вовремя и сидел смирно. Ему не хотелось вникать в те вопросы, которые обсуждались, разгоряченная мысль его продолжала работу, от которой он с досадой оторвался, отправившись в райком. Он привык работать на бумаге, вычисляя, вычерчивая, и под рукой его, на странице в блокноте, вычертилась спираль, потом другая, третья, — все затруднение было сейчас в этой спиральной пружине, точнее сказать, в том, какую формулу применить к ее установке. Он уже начал писать формулу, но почувствовал на себе недовольный взгляд темных глаз Сени Казачкова — секретаря райкома комсомола — и стал прислушиваться к тому, что говорил секретарь райкома партии Паримов, который сидел у открытого окна, чтобы иметь возможность курить и пускать дым в окошко. На повестке дня стоял вопрос о вовлечении в комсомол, — ради этого вопроса Паримов и пришел на заседание. Не проронив ни слова, выслушал он краткое сообщение о количестве вступивших за последний год в комсомол по всему району — и на производстве, и в шести средних школах, и в двух техникумах. Когда сообщение кончилось, никто слова не взял, все поглядывали на Паримова с интересом, — уж если он еще до заседания справлялся по телефону, каким пунктом в повестке дня стоит этот вопрос, значит, он какой-то сюрприз приготовил. Но приятное свежее лицо Паримова со шрамом на щеке, который не портил, а особенно подчеркивал его мужественность, было непроницаемо, пожалуй даже скучливо. Подождав, не возьмет ли кто-нибудь слова, Паримов вынул из кармана блокнот, раскрыл его и сказал довольно благодушно:
