— Сигбьёрн спрашивает, можно ли поменять лаймы на... как это называется?
— Помело.
— Что это за помело? — спрашивает Моник.
— Разновидность зелёного грейпфрута, — привычно отвечает Карло.
— С оригинальной припухлостью у плодоножки, — добавляю я.
— И где его берут? — спрашивает стилист будто бы на полном серьёзе.
Меня заносит, и я отвечаю с наглой непосредственностью:
— На рынке Сульбарторгет.
Моник умоляюще косит на Аню. Редактор подсчитывает, загибая пальцы, и приходит к очевидному выводу, что ни бюджет, ни расписание не позволяют посылать Моник через полгорода за фруктом, о котором она слыхом не слыхивала. Всё-таки в съёмочной группе четыре человека, из них по крайней мере двое на почасовой оплате.
— Лаймы так радуют глаз, — простодушно выпаливает Моник.
Аня взмолилась прежде, чем я успел открыть рот для ответа:
— Нет, нет и нет. Ещё раз обсуждать всё снова мы не будем. Вазу убираем. Как насчёт цветов?
— К вазе у меня никаких претензий нет, — говорю я честно.
— Она не может стоять пустой! — огрызается Аня.
— А если кинуть в неё пачку сигарет? — предлагаю я. — «Житан», например. Мне очень нравится их пачка. Кстати, работа Кассандра.
— И что нам скажут на это рекламодатели? — возражает Аня. — И ты же вроде не куришь?
— Нет, но такого случая ради можно отрядить кого-нибудь купить пачку.
По Моник видно, что перспектива объездить пол-Осло в поисках магазина, торгующего «Житан», вдохновляет её не более поездки на рынок.
— Я просто хочу помочь, — обижаюсь я. Карло начинает ржать.
— Цветы! — кричит Аня. — Ставим на стол цветы. У нас ещё пять съёмок. Мы не можем так тратить время.
— Цветы должны быть белые или жёлтые, — чеканю я. — И смените эту банальную вазу Альвара Аалто. Не то выгоню вас.
Моник уходит за цветами и вазой.
Вот и имей дело с модными журналами. На секунду нельзя отвернуться, как у наковальни.
В довершение фотосеанса, когда остаётся только навести свет и запечатлеть ванную — но и это из-за минимального размера помещения оказывается делом небыстрым, — Аня затевает интервью со мной. Мы устраиваемся за кухонным столом, и я завариваю чайничек зелёного чая («Nagata Organic Sencha» из магазина здорового питания). Вообще-то его потребляет Катрине по поводу занятий йогой, но мне захотелось попробовать; похоже, Ногучи натолкнул меня на эту мысль. Аня расценила угощение как высокую степень посвящённости.
— Ты вдохновлялся японским дизайном? — спрашивает она.
— Не впрямую, но я бывал в японских ресторанах, оформленных привлекательно. Японцы мастерски обращаются с деревом, любят обнажать структуру и ценят свободные поверхности. Скрытое влияние японской культуры и японской манеры освоения пространства неоспоримо и, можно сказать, неодолимо.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что многие постулаты функционализма сложились под японским влиянием, тут сыграли свою роль и выставки рубежа веков. Японцы указали путь к архитектуре, очищенной от орнаментов, выстраивающей диалог с природой, а вовсе не вступающий с ней в диалектическое противоречие, как то в массе своей делала тогдашняя европейская архитектура.
Горький, насыщенный вкус «Nagata Organic Sen-cha» усиливает вес моих откровений, обычно постигаемых на первом курсе. Но Аня стенографирует. Я вижу, как вдумчиво она работает над словом: «диалектический» понятно не всякому, поразмыслив, она решается вычеркнуть его. Вот что значит репортёр и редактор в одном лице.
— Но дом, где ты живёшь, европейский на двести процентов, — пытается она поспорить.
— Да, хотя и в «ар нуво», прекрасным образцом которого он является, чувствуется слабое влияние восточного примитивизма. То, что раньше называлось «китайщиной». И даже драконовская тематика, которой мы привыкли гордиться как исконно скандинавской, на самом деле имеет китайское происхождение. Ничто не указывает на то, что в эпоху саг норвежцы украшали свои дома головами драконов. Но если говорить об осознанной «японистике» в норвежской архитектуре, то она появляется многим позже, например у Сверре Фена или в постройках Люнда-Слаатто, хотя это уже выходит за рамки нашей темы, — добавляю я с улыбкой.
