Втройне ужасный из-за зияющей дыры на месте плиты, которую прежние владельцы по каким-то мистическим причинам пожелали взять с собой, в отличие от остального хлама. В выщерблине видны подтёки застывшего жира на белых торцах соседних шкафов и на голой задней стене — выполненное пятнами сбежавших соусов и выкипевших супов полотно в стиле Поллака. Для рабочих конструкций такое нечаянное обнажение фатально. Вечная беда.
— Понимаешь, в разгар сезона трудно найти мастеров. Даже для меня. Сейчас все делают ремонт. Но я уже практически заказал саму кухню. Мне кажется, будет очень красиво.
— А какой цвет ты выбрал?
— Тут я ещё не до конца сам с собой договорился. И потом мы ещё должны посмотреть это вместе.
— Зачем? Я тебе доверяю.
Она доверяет моему вкусу. Умно! В прошлом году он принёс мне три четверти миллиона крон.
— Цвет, — отвечаю я, — будет светло-голубой с оранжевыми вкраплениями. Большая рабочая поверхность, сталь и алюминий. И никаких ручек.
Она заливается хохотом. Потому что мы оба подумали об одном. Унаследованная нами кухня утыкана фарфоровыми ручками с нарисованными розочками.
— А нам такое по карману? — спрашивает Катрине.
— Не факт, что это выйдет уж так дорого, — отвечаю я. Хотя вне всяких сомнений кухня встанет в большие деньги. Не говоря уже о встроенной технике, к которой я на днях приценивался. Тоже не два апчхи.
— Как ты думаешь, чем они умудрялись забивать все эти шкафы? — спрашивает Катрине.
— Свадебными подарками, — отвечаю я, и Катрине с готовностью хохочет.
Мы никогда об этом не говорили, но мне кажется, главная причина того, что мы никак не решимся на свадьбу, — бесценные подарки, которые преподносят новобрачным, подарки, от которых невозможно потом отделаться. Каждый Новый год мы переживаем это проклятие в миниатюре. Родители Катрине усвоили, что мы оба «интересуемся дизайном», поэтому в недрах блестящей упаковочной бумаги неизменно обнаруживается блестящий же шедевр, открывашка от Alessi например. Моя мать каждый год присылает свитера своей вязки. Беда, до чего болезненно родители Катрине реагируют на то, что мы не расписаны. Всё ещё, как они выражаются. Они буржуазны до кончиков ногтей, и у матушки давно ручки чешутся устроить потрясающий, особенно своей нудностью, приём по случаю дочкиного бракосочетания, чтоб только официальных адресов не меньше двадцати и чтоб всякий перебравший любитель сигар из третьего круга родни торжественно вручил тебе тостер из чистой бирюзы или сырорезку со староцерковной вязью по оловянной ручке. Так что дело не в том, что мы, я или Катрине, всё ещё сомневаемся. Мы сделали свой выбор. Иначе с чего бы мы переезжали уже в третью нашу с ней совместную квартиру?
Да, родители Катрине — сливки буржуазии, белая кость. Из тех породистых семей, где детей учат мягко грассировать. На мой взгляд, это похоже на недоработку логопеда, но все детские друзья Катрине, которых зовут исключительно Ульрих, Дидрик, Шарлотта или, на худой конец, Педер или Пернилла, тоже все как один подкартавливают. Такие родители, прямо скажем, не только обуза. От них она унаследовала аристократичную фамилию Хопсток. А это предполагает немалое и не сегодня нажитое состояние. А также коттедж в престижном Гейлу в полном вашем распоряжении, дом с куском берега в Люнгёре и половину старинной усадьбы в Тоскане, недалеко от Лукки. А также то, что пока мы «вставали на ноги», нам не приходилось колотиться так, как остальным. Теперь, вот уже три года, мы живём полностью на свои, и даже эту квартиру могли бы оплатить наличными. А это уже неплохая степень свободы. Отец Катрине всегда спрашивает, не нуждаемся ли мы в чём, а его представление о «нужде» несиротское. Для него ужасающая нищета — необходимость ездить на восьмилетнем «БМВ». Но я всегда вежливо отказываюсь.
За всё за это от нас требуется разрешать ему курить сигары, когда он приходит в гости. Поэтому иногда для смеха я зову её Катрине Мак-Дак.
Сведём баланс: самое привлекательное в Катрине — её ровная доброжелательность. А злит меня в ней сильнее всего то, что её вечно нет дома.
— Там ещё два ящика. Может, сходим вдвоём? — предлагаю я.
