— Вы можете мне смело довериться, Елена Леонидовна, я же не маленькая, в институт поступаю, правда, со скрипом.
— Катя, потребуется помощь твоей мамы. Но я решила сначала поговорить с тобой.
Почему мамы? Впрочем, естественно — откуда у самой Кати столько карманных денег?
— Мама согласна, мы с ней уже все обговорили.
— Как обговорили?! — Елена Леонидовна повернулась к Кате всем телом. — Как… решили? Без меня?
Все-таки она актриса великолепная, ловкая притвора. Или же паникерша, трусиха отчаянная.
— Нет, почему же, с вами. После вашего звонка.
— И что вы решили?
— Мы догадались.
Елена Леонидовна недоуменно приподняла брови, плечи, руки, все, кажется, что можно было приподнять. Может быть, назвать ей сразу сумму и тем ускорить дело? Ну а если она обморок разыграет, тогда что? Лучше выждать, что она дальше скажет.
— Как вы могли догадаться, Катя? Ты виделась с Настенькой? Она тебе звонила?
— Не-ет. — Тут уже и Катя подрастерялась — при чем здесь Настенька? Или она тоже выступает в роли посредника? Ничего пока не понятно, надо помолчать, не называть сумму, пусть уж Елена Леонидовна сама выкручивается, называет. Даже интересно, как она это сделает. Владеет же она каким-то приемом.
— Да вы спокойнее, Елена Леонидовна, что тут такого?..
Сиротинина перебила ее, видимо, набралась решимости:
— Настя попала в беду, Катя, и требуется твоя помощь. Вернее, помощь твоей мамы. Но я решила сначала поговорить с тобой, как со взрослой и, прежде всего, как с подругой Насти. Я боялась, что твоя мама сразу мне откажет, и решила заручиться твоей поддержкой.
— Пожалуйста-пожалуйста, — торопливо отозвалась Катя, не улавливая пока ее замысловатого хода.
— С Настей, Катя, случилась беда, — голос ее дрогнул.
— Да что вы, Елена Леонидовна? Там? На стажировке в Большом театре? Что, травма?
— Нет, Катя, все гораздо хуже.
Наверное, вот он, ее прием — попала в беду и нужны деньги на выручку.
— Ни на какой стажировке она не была. Только великое дитя Николай Викентьевич может такому верить. И мне внушил. Настя приехала, но не может показаться дома. Потому что она… — Елена Леонидовна раскрыла сумку, достала платочек и тут же положила его обратно, раздумала пускать слезу. — Она беременна.
У Кати перехватило дыхание, сердце так и заколотилось, она испугалась. Чего, спрашивается? Сразу и не поймешь. Испугалась беременности своей юной подружки, но более того своей грубой, грубейшей ошибки. Надежда рухнула — вот чего она сверх всего испугалась.
— Я надеюсь, Катя, с тобой можно говорить, как со взрослой. Беременность у нее не меньше пяти месяцев, уже виден живот. А у Николая Викентьевича спазмы сосудов головного мозга, его удар хватит, если он ее увидит. Он ее до умопомрачения обожает. В декабре у него юбилей, семьдесят и сорок пять научной деятельности. Я все сделаю, чтобы он не увидел ее в таком положении, я обязана его беречь. — Елена Леонидовна хотя и достала опять платок, но и слезинки не проронила, не всхлипнула даже, она волевая, деятельная особа, она действительно охранит своего профессора. — Она все от меня скрыла, — продолжала она ледяным голосом, без тени сочувствия дочери. — Она тайком сбежала со своим, не знаю даже, как его назвать, дружком, сожителем, соблазнителем. Теперь, Катя, требуется помощь твоей мамы.
Катя инстинктивно прижала к себе дипломат, желтая коробка перекатилась внутри беззвучно, но Катя услышала — деньги ее на месте. А ведь чуть было не потеряла. Хорошо, что не ляпнула сразу, выдержка, что ни говори, полезное свойство характера. Теперь она согласна, две тысячи — это сумма.
— Только твоя мама ее спасет, ее и Николая Викентьевича. — О себе она не говорила, в спасении она не нуждается, обойдется своими силами.
— Я не совсем понимаю, Елена Леонидовна, почему именно моя мама?
— Я знаю, Катя, в таком случае — только твоя мама! — наступательно проговорила Елена Леонидовна.
— Насколько мне известно, я уже взрослая, вы сами сказали, — в пять месяцев уже поздно.
— Да, Катя, поздно — по правилам. Но нет правил без исключения. Существуют специальные операции по спасению выкидышей, разные патологические случаи, резус и тому подобное. Здесь у нас, я повторяю, никто, кроме твоей матери, не поможет. Умоляю тебя, Катя.
