— Прихватило, говоришь? — шумно продолжал он, со стуком ставя на тумбочку возле Малышева плоскую синеватую банку с черной икрой. — А у меня лет семь скачет, как даст-даст сто восемьдесят верхнее, а то и двести — и ни хрена, еду на работу да еще сам за баранкой. Больничный не брал ни разу, таблетку проглочу — и в хомут, адельфан индийский или триампур, а ходовые, дибазол, резерпин, раунатин мне уже, что мертвому клизма. Главное, старина, надо на все плюнуть, еще Остап Бендер говорил, — слюной, как плевали до эпохи исторического материализма. Не будь занудой, будь все до лампочки, — и вся терапия, живи тыщу лет, правильно я мыслю, Константин Георгиевич?
Сосед вежливо улыбнулся.
С Борисом Малышев никогда не был особенно дружен, но и во врагах не ходил, Борис как-то умел найти к нему подход, и по причине своего таланта общения оказывался иногда нужен Малышеву. Да и жили в одном доме, Борис к нему заходил, рекомендовал блатных, чего Малышев не любил, но Борис умел так подъехать, что не отвяжешься. Надо ему отдать должное, сам он всегда охотно помогал другим, а коллегам тем более. К тому же, они с Мариной работали в одной, так сказать, системе.
Сейчас с ним можно было просто молчать, и то уже хорошо.
— Икру я тебе принес для тела, а для духа тебе нужно побольше юмора. — Борис встал, включил, не спрашивая позволения, свет, запонки его сверкнули лучисто, и снова подсел к койке Малышева. — Я всегда говорил, твоя порядочность не доведет до добра, годы идут, сосуды старятся, а ты в каждой дырке затычка. Бери пример с меня хотя бы, а с меня не хочешь, возьми с другого нашего однокашника, Байрама, к примеру. В отпуск вчера прикатил своим ходом на шестой модели. Он тебе не звонил? Ясно, не успел, гудит на радостях от встречи с альма-матер. Как в сказке, между прочим, живет, и что важно — не прячется.
Шестая модель и для Бориса показатель, некая мета, примета, как и для Катерины, хотя возраст у них разный, модель не машины, а благоденствия по меньшей мере, жизнеспособности. Малышев не стал ехидничать, как с дочерью, но одинаковость его озадачила, хотя понятие модели сейчас распространено везде, даже у футболистов есть «выездная модель» — не играть, а добыть очко в таблицу.
— Расскажу тебе быль, а потом охотно послушаю, чем ты ее опровергнешь и по каким пунктам. — Борис обратился к соседу: — Послушайте и вы, Константин Георгиевич, я постараюсь в лицах разыграть.
Сосед кивнул, он не узнавал Зиновьева, но уже заподозрил, что он, возможно, из приятелей Жемчужного.
— Жил-был молодой хирург, — речитативом начал Борис. — Окончил он институт в нашей благословенной республике, отработал по совести три года на целине и поехал к себе на родину в один большой-пребольшой и южный-преюжный город. Приехал он туда в пятницу, в субботу родственники вручили ему ключи от кооперативной квартиры, в воскресенье новосел принял за столом сто пятьдесят поздравлений, а в понедельник собрался в больницу, устраиваться на работу. «А что ты подашь главному врачу?» — спрашивают его родственники. «Диплом подам и трудовую книжку». Родственники переглянулись. «Диплом с отличием, — уточнил хирург, — а в трудовой книжке две благодарности». Родственники за голову взялись: «И чему тебя там учили, в этом солнечном Казахстане!» Посокрушались они, посокрушались, делать нечего, и пошли сами — один в горздрав, другой к главврачу, как ходят к почтовому ящику, то есть с конвертами. А ему наказали сидеть и ждать и упаси его боже соваться куда бы то ни было с его дипломом и трудовой книжкой. Скоро сказка сказывается, да и скоро дело делается, умеючи-то. Не прошло и дня, как принят был молодой врач ординатором в хирургическое отделение. И вот он сделал первую операцию, простую, не золотую — аппендицит. Зажил шов первичным натяжением, доволен молодой хирург, а пациент и того более, веселый и бодрый входит он в ординаторскую: «Спасибо, доктор!» — и подает конверт. Засмущался молодой хирург, — там, конечно же, благодарность в стихах, по восточному обычаю, принял конверт, заглянул, а там не одна благодарность, а сразу четыре и все сиреневые, по двадцать пять. Покраснел молодой врач как честолюбивый прынц, из глаз искры посыпались: «Да как вы смеете?!» Побледнел пациент, за живот взялся, вот-вот швы разойдутся. «Извините, — говорит, — завтра добавлю. У хирурга из глаз полымя, из ушей дым, прогнал он нечистую силу вместе с конвертом и ушел домой гордый. Приходит он на другой день в больницу, а с ним никто не здоровается. Отслужил главврач пятиминутку и оставил добра молодца для беседы с глазу на глаз. «Ты, — говорит ему, — коллектив нам не разлагай, микроклимат не порть, а не то можешь обратно ехать в свой солнечный Казахстан». И он-таки поехал обратно — в отпуск. На «Ладе» шестой модели, им самим заработанной. И рассказывает здесь коллегам, что живет он словно в сказке, операции у него все не простые, а золотые, и, рассказывая, время от времени поет песню: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Можешь мне отрезать язык, хирург Малышев, и переставить куда хочешь, если я хоть в одной детали соврал! Кто-то, понимаешь, ловчит и хапает на всех уровнях, а для нас, понимаешь ли, — борьба с поборами.
