– Семь верст за час? не слишком ли быстро? – ехидно спросил Павел Петрович. – Лошадь и то быстрее бежит.
– Семь верст за секунду, – не выказывая злорадства, поправил его Базаров. – По моим расчетам такого разгона нам вполне хватит, чтобы оторваться от Земли и выйти на эллиптическую орбиту… Да вы сильны ли в кривых второго порядка?
– Не вам учить меня порядку! – высокомерно заявил Павел Петрович. – И про кривые мне не нужно объяснять. Я и прямую до сих пор способен без линейки прочертить.
– Ну и хорошо. Так вот, ежели прокрутить рукоятку до нумера два, то Небесный Летун разгонится до полутора миль за секунду, одолеет земное притяжение и по параболе устремится прочь от планеты. А тройкою обозначена скорость в две с четвертью мили, то бишь в шестнадцать с лишним верст, которая могла бы по гиперболической кривой зашвырнуть нас туда, куда и подумать страшно, не то что… Впрочем, к чему думать о том, чего не случится? И в этом я готов полностью полагаться на вас. Так, стало быть, справитесь?
Павел Петрович удостоил Базарова сдержанного кивка.
Евгений отвернулся и крикнул:
– Аркадий, шинель свою не забудь! Там холодно будет.
С приготовлениями было покончено; несмотря на возражения Базарова Николай Петрович не успокоился, пока слуги не переложили пол Летуна свежей соломкой, «чтоб не растрясло»; Аркадий уже залез внутрь, и только его голова в студенческой фуражке высовывалась наружу, глядя на окружающих мужественно и вместе с тем немного снисходительно; а сам Евгений все медлил – то проверял, достаточно ли сух фитиль, опущенный в керосин, то сызнова начинал наставлять Павла Петровича: «Не забудете? Только до единицы!», вызывая у того лицевые судороги как от оскомины. Евгений как будто ожидал чего-то или просто не решался покинуть твердую землю.
Но вот из толпы челяди, нетерпеливо перешептывающейся в отдалении, протиснулся вперед какой-то ребенок, совсем еще карапуз, лет двух с половиной – трех от роду, с розоватыми щеками и маленьким, точно выточенным носиком.
– Это кто ж таков? – спросил Базаров.
– Костя это, – крикнул ему кто-то из слуг. – Эдуардов сын.
– Иди-ка сюда! – позвал Евгений и поманил пальцем.
Мальчик Костя робко подошел, немного косолапо переступая еще не окрепшими ножками. Базаров наклонился к нему, взял на руки; малыш тут же вцепился ему обеими ручонками в бакенбарды. Евгений рассмеялся:
– Вот, Костя, запомни хорошенько это мгновенье и все, чему ты сейчас станешь свидетелем. Кто знает, может это самый значительный день в твоей жизни. Ну, запомнишь?
Базаров пытливо поглядел на мальчугана. Тот ничего не ответил, но лицо его сразу после слов Евгения приобрело столь не свойственное для его цветущего возраста выражение задумчивого сосредоточения, что Евгений невольно сказал себе: «Эге! А ведь и впрямь запомнит!»
– Ну, ладно, – произнес Базаров, опуская малыша на землю. – Долгие проводы – лишние слезы. Addio! – И легко вскарабкался на борт.
– Задраить люки! – громко скомандовал он. – Поджечь фитиль! Павел Петрович, будьте готовы запускать, как только фитиль догорит…
Небесный Летун, которого по-хорошему следовало бы наречь Занебесным Прыгуном, исчез в мгновенье ока, оставив после себя только быстро истаивающий белый след в небе, немного оглоушенных провожающих и широкий оплавленный круг на песке.
Все дети и женщины плакали в голос; мужики только поводили головами, недоумевая, куда могла подеваться та «железная раскоряка о пяти ногах», и, зажимая ноздри, выдыхали в нос, чтоб поскорей избавиться от звона в ушах. Только маленький Костя, Эдуардов сын оставался внешне невозмутимым; выражение задумчивого сосредоточения не покидало его лица.
– Нет! – не своим голосом закричал вдруг Николай Петрович. – Крути, ради Бога, обратно! Пусть возвращаются!
От резкого звука его голоса Павел Петрович вздрогнул, рука его самопроизвольно дернулась и рукоятка управляющего устройства провертелась до запретной двойки.
Заметив это, Николай Петрович, охваченный смятением, подбежал к брату и стал помогать ему крутить рукоять обратно, но переусердствовал в своем порыве и только окончательно все испортил: в том месте, где рукоять крепилась к ящику, раздался громкий лязг, и рукоять безжизненно повисла, остановившись где-то между тройкою и вообще невесть чем, для которого и нумера-то до сих пор не придумано.
