Три стакана с самогонкой перед ним очутились. Протянул руки, но куда там, не даются стаканы в руки.
– Мать твоя старая, долго ли протянет? Зато год такой жизни.
– Дай два, нет, пять.
К трем стаканам подплыл четвертый.
– Хорошо, пусть будет пять.
– Нет, десять.
– Хватит торговаться, передумаю.
Помчался Петряй домой, а перед глазами стаканы с самогонкой плавают.
Хворая мать лежала на печке. Увидела сына, попить попросила.
– Некогда мне с водой возиться, хоронить тебя буду.
– Это как же хоронить, я живая еще?
– Не спрашивай ни о чем, не вводи во грех.
Заплакала мать, запричитала.
У Петряя на душе муторно стало, но проплыли стаканы перед глазами, злоба аж горло перехватила.
– Хватит ныть, сама о смерти говорила.
Замолчала мать, собралась с силами, встала.
– Дай хоть оденусь перед смертью.
Вышел во двор, папироску в рот пихает, руки трясутся, не попасть никак.
– Гроб, сынок, нужен, – услышал тихий голос матери.
– Какая тебе разница, все едино в земле лежать.
– Православная я, без гроба не пойду.
– Выругался Петряй, но гроб пошел мастерить. Сляпал кое-как, взвалил на спину.
– Пошли, чего расселась?
Встала мать с трудом, сделала несколько шагов.
– Пошевеливайся, а то до кладбища за целый день не дойдем.
– Подожди, лопату возьму, а то чем могилу рыть будешь?
Доски сырые, тяжелые, гроб всю спину истер. Присел Петряй на бугорок, дух переводит.
– Давай помогу, сыночек.
– Сам управлюсь.
Взвалил ношу и ускорил шаг.
На кладбище ни души. Тишина зорко охраняла покой своих постоянных жильцов.
– Тут могилу рой, рядом со своими лежать хочу.
Петряй взял лопату и начал могилу копать. Долбит землю, а перед глазами все это проклятая самогонка стоит.
– Ну все, хватит.
– Да что ты, сынок, это ямка, а не могила.
– Я и так с тобой измучился, какая тебе разница, все в земле лежать?
Вздохнула мать.
– Не сладко будет в твоем неструганном гробу, так уж хоть поглубже закопал бы.
– Гроб ей не нравится, тоже мне, барыня, погляди, я лягу.
– Что ты, сынок, отойди.
Но договорить мать не успела.
Петряй проворно вскочил, поднял крышку и забрался в гроб.
– Видишь, – крикнул он, – тут как.
В это время крышка сама захлопнулась.
– Отпусти, ты что делаешь – донесся его сердитый голос. Мать поспешила к сыну.
– Я сейчас, сейчас, – твердила она и пыталась приподнять крышку.
– Люди добрые, помогите! – закричала через некоторое время.
– Помогите!!!
И люди услышали ее. Несколько крепких мужиков бросили работу в поле и прибежали на кладбище.
Только напрасно мозолистые руки били по гробу увесистыми железками. Ни одна щепочка даже не откололась от него. Пробовали зажечь, но и огонь был бессилен.
Братцы, – донесся слабый голос Петряя, – бросьте колотить, пусть мать подойдет.
– Сыночек, кровинушка моя, тут я.
– Прости, мать, за стакан самогонки я все продал, не стерпела земля моего злодейства, пусть мужики хоронят, не плачь, живи, родимая.
– Сыночек, что ты говоришь?
– Дышать мне трудно, умираю я.
Упала мать на гроб, горько рыдает.
Подняли мужики осторожно старуху, а гроб сам к могиле двигаться стал. Кинулись к нему, но уже поздно, скрылся он в земле. Попробовали разрыть, но куда там, лопата словно от гранитной глыбы отскакивает. Поохали, поохали, а потом прикатили большой камень и водрузили на холмике.
Приходится видеть иногда, как с трясущимися руками бродят выпивохи по разным местам. И уже не удивлюсь, когда ни с того, ни с сего горят бани и дома, жены уходят к другим. Терпит их земля до поры до времени, но, видимо, приходит конец и ее терпению.
Только как-же с матерью-то быть? Вон она, в скорбной позе застыла у холодного камня. И не где-нибудь, а по всей земле родимой. Прости, старая, прости, если такому еще найдутся слова прощения?
