— Даст ист Бабилон! — трагически воздел руки к небу Калачов и уронил их обессиленно и поник головой под апло-дистменты собравшихся. Потом решительно поднялся и вышел.
Он скорым шагом пересёк площадь и вошёл в Альт-Ратхаус с единственной целью — узнать у мамаши Ингрид, как по-немецки «солёные орешки», и вернуться триумфатором. И объявить там, в кафе, свой заказ во всеуслышанье как победу над немотой. Это будет смешно: все уже забыли, танцуют, а он опять за своё, вторая серия. И это будет серъёзно.
Ингрид не было. На её месте хлопотала юная особа
— полная противоположность рослой мадам с измождённым тусовками лицом. Калачов замедлил шаг. Беленькая, голубоглазая, никаких следов горестного опыта ни в чём. Остановился. Ни в личике, ни в интонации, ни в жесте — стоит, говорит по телефону безо всякого жеманства. И не будет у неё горестного опыта, вдруг понимает Калачов, ей не надо, она свободна. Ей не надо плутовать, кокетничать, не надо утверждаться. Какое изумительно здоровое, природное существо! Какой грубый, глупый, нетрезвый я!
— Чем могу быть полезна? — она говорит по-русски.
— Эээ... Я тоже матовый, да?
— Простите?
— Как вы узнали, что я русский?
— Я видела вас днём...
— Да?!
— И вы говорили по-русски.
— Неужели... Где были мои глаза.
— Здесь была Ингрид.
— Бог с ней. Как вас зовут?
Её зовут Ане Линке, она изучает русскую литературу в Берлинском университете. Боже мой, русскую литературу! У неё взгляд непуганного эльфа, и она что-то хочет понять в русской литературе! Да это невозможно — без меня! Да, да, всё решено. Я проведу её жуткими закоулками, застенками и казематами русской души, в которых не утихают стоны, я подарю ей бесценный горестный опыт — ключ. Ключ: если не к литературе — то к жизни, если не к жизни — то к литературе, к чему-нибудь одному тот ключ обязательно подойдёт. Боже мой... литература... деревянный макинтош...
— Что с вами?
Кончается дежурство. Юная Ане спускается по древним ступеням Альт-Ратхауса и с непреклонной улыбкой следует мимо развесёлого балагана кафе, куда её тщетно манит златоустый демон Калачова. Нет, нет, мне пора.
Ну и правильно, радуется Калачов и отсылает демона на конюшню, а сам целомудренно провожает девушку домой. Они бредут ночным Потсдамом, они говорят о высоком искусстве, и бабочки немого восторга щекочут сердце своими лёгкими крыльями. Калачов мужественно переносит счастье. Он отмечает каждый свой шаг, запоминает как можно надолыие все звуки, цвета, запахи, зная подлинно, что это и есть — счастье, что вот сейчас он счастлив вполне, зная по опыту, что всё дальнейшее будет хуже и кончится вообще кислятиной, как кончаются все праздники, а сейчас — канун, взлёт и парение в потоках пред-чувствий. Они мощны и великолепны, пред-чув-ствия, котёл фантазии бурлит, клокочет, клубятся образы, теснятся под тёмными сводами тысячелетней пещеры — седой колдун лежит в кайфе, неподвижен его тусклый зрачок... Калачов держится молодцом, ничего снаружи не заметно, только дрожит он всем телом сильно — но они идут не под руку, девушке незаметно.
Ане весела, нет и следа усталости от работы: молодость.
Нет напряжения, опаски, поворот головы грациозен, глаза просторны — нет заслонов, стенок — у Калачова кружится голова: посмотри, это глаза влюблённой женщины! — шепчет ему демон. Вернулся с конюшни выпоротый и опять за своё: она ещё вчера тебя заметила, ты ведь такой яркий, выпуклый, русский — к тому же —литератор, языковая практика, опять же, русская литература, загадочный менталитет... От обилия козырей на руках Калачов шалеет, а тут бар, от неожиданности Ане соглашется, и они входят, точнее — оказываются внутри: здесь тротуары втекают в бары без ступеньки, без порожка — сам собой оказываешься внутри, как во сне. Как во сне, без размышлений Калачов заказывает себе и Ане водки и нахально обучает фройляйн, как пить «на брудершафт» — есть такой добрый русский обычай... Ане от изумления пьёт до дна, целуется с Калачовым и в следующее мгновение становится Анечкой...
Ну невозможное это имя — Ане! Кто? — Ане. Кого? — Ане. Кому? — снова Ане. Как неваляшка. То ли дело — Анечка. Склоняется по всем падежам, как миленькая. Ты ведь знаешь, что такое падеж, Анюта?
