Следующий пример тоже показывает, что в своей любви дети готовы отдать за родителей жизнь.
«За тебя! И за тебя!»
(пациентка с раком груди и метастазами в легких, печени и костях)
В рамках Международных дней рака в Мадриде>12 на расстановку вызывается участница (около 45 лет). Ее основное заболевание - рак груди, на данный момент уже с метастазами в легких, печени и костях. Учитывая медицинские данные, я открыто говорю пациентке, что не уверен, что расстановочная работа будет для нее уместна. И она, и я должны признать, что смерть, возможно, уже близко и что мне, наверное, нельзя вмешиваться в возможное движение ее души к смерти. Она это понимает и соглашается. Получив ее согласие, я чувствую в себе готовность взяться за работу.
Пациентка живет одна, детей у нее нет. В ее родительской семье она младшая из четырех детей. Двое старших, брат и сестра, умерли через несколько дней после рождения. С братом, который старше ее на восемь лет, контакта у нее нет. Ее родители расстались, они оба тяжело больны и живут под опекой в специальных заведениях. Следуя за ощущением, что здесь может быть что-то нерешенное между пациенткой и ее родителями, что не дает ей ни жить, ни умереть, я прошу ее расставить заместителей для ее отца, матери и для нее самой. Она ставит отца и мать на большом расстоянии друг от друга, а свою заместительницу примерно в одном шаге позади отца так, что они смотрят в одну сторону.
Заместительница матери с ужасом смотрит перед собой в пол. плачет и дрожит всем телом. Предположительно, она смотрит на обоих умерших вскоре после рождения детей. Заместитель отца безучастен. Он смотрит вперед, куда-то вдаль. Заместительница пациентки тяжело дышит. На мой вопрос, что она сейчас чувствует, она отвечает: «Я очень боюсь отца. Я не решаюсь на него посмотреть».
Я спрашиваю пациентку о других событиях в семье. Она говорит, что подвергалась сексуальному насилию со стороны отца. До брака с матерью он в качестве гастарбайтера жил в Германии и там отсидел несколько лет в тюрьме за то, что однажды, участвуя в поножовщине в баре, убил немца.
Тем временем заместительница матери опустилась на колени и, обессилев от плача, легла на пол. Заместительница пациентки осторожно проходит мимо заместителя отца и идет к матери. Увидев ее неподвижно лежащей на полу, она медленно возвращается на свое место и отворачивается. Заместитель отца продолжает стоять, как стоял.
Я долго смотрю на пациентку и при этом постоянно «слышу» в себе вопрос: «Кто должен умереть?» Когда я произношу его вслух, пациентка осторожно спрашивает: «Я?»
Я отвечаю: «Я думаю, отец!» - «А кто это делает?» —она вопросительно смотрит на меня, но мне кажется, что в глубине ее глаз я вижу, что она знает ответ, и озвучиваю свое предположение: «Ты!»«И ты это знаешь!»
Она опускает глаза и после нескольких секунд молчания говорит: «Я не знаю, что мне делать!»
Я отвечаю: «Не знаю, можем ли мы что-нибудь сделать для твоего тела, но, может быть, мы сможем сделать кое-что для твоей души».
Во время нашего диалога заместительница пациентки делается все беспокойнее. Видно, что ей трудно стоять, и она садится на пол. В конечном итоге она очень медленно ложится на спину, закрывает глаза и скрещивает руки на груди. Она лежит спокойно, как в могиле.
После нескольких минут тишины я слышу слова, словно бы звучащие в душе пациентки: «За тебя!» Когда они становятся все «громче», я подхожу к заместительнице матери и прошу ее посмотреть на дочь. А пациентке я говорю: «Посмотри на свою мать и скажи: «За тебя!» Она произносит эти слова. Я продолжаю: «А теперь посмотри на отца и скажи: «И за тебя!» Она говорит эти слова и отцу.
Тут заместительница матери встает и направляется к сидящей рядом со мной пациентке. Они долго пристально смотрят друг другу в глаза, начинают плакать и в слезах падают друг другу в объятья. Услышав плач, отец тоже смотрит на своих жену и дочь, подходит к ним и обнимает обеих. Мы все сидим тихо, предоставляя процессу примирения все необходимое для него время. На этом я заканчиваю работу.
В перерыве после этой расстановки ко мне подходит один врач из публики и говорит, что его очень тронула эта работа. Он уже много лет работает с умирающими в бразильском хосписе для уличных детей. Он говорит, что невозможно себе представить, что приходится переживать этим детям и как они, часто по многу лет, до самой смерти страдают от действий своих родителей и других родственников. Но в момент расставания с жизнью практически у всех у них есть только одна тоска — по родителям.
