В такси, когда тот дом, та улица и тот город — все они остались позади, и навсегда, ей бы испытать великое облегчение — не гора, целая планета с плеч! — и воспарить душой. Однако в сумочке лежал конвертик — каменная глыба, которая тянула вниз, вниз, вниз. Ли-Энн держала сумочку на коленях. Дико хотелось заглянуть в конверт. Конечно, не исключено, что мать «хотела напоследок помириться». Дескать, не держи на меня худого, прости если что. Трах-бах, несколько ничего не стоящих покаянных строк, и она с чистой совестью отправляется к Всемогущему — словно и не было кошмара пережитого Ли-Энн, как будто некий сволочной добряк любезно плеснул ведро белой краски на черное пятнышко ее прошлого. А может, в конвертике — объяснение в любви. И это будет в миллиард раз хуже прежней ненависти. С ненавистью она кое-как сжилась-смирилась. А что делать с внезапно открывшейся любовью?
Что-то идиотски глупое мотнулось в душе Ли-Энн — она ощутила это движение в своей голове так же болезненно отчетливо, как ощущаешь внезапную резь в животе. Помириться… а разве это было бы плохо?
Подмывало просто вышвырнуть долбаный конверт. Но он имел такой осязаемо-неподъемный вес, что было физически немыслимо вынуть его из сумочки и куда-то бросить. Загадка даже то, как она сумела донести такую тяжесть из такси через аэропорт к самолету.
Только через двадцать минут полета, в безмятежном уюте первого класса и нарастив сотни миль между собой и прошлым, Ли-Энн решилась открыть конверт.
Внутри был один-единственный лист бумаги. Точнее, экономная четвертушка листа, сложенная пополам. Ли-Энн развернула записку. Всего одна строчка — меньше дюжины слов, написанных аккуратным знакомым почерком.
Ли-Энн швырнула записку на пол.
Там она и валялась, пока стюардесса не заметила ее и не подняла. Девушка протянула листок Ли-Энн, но та мотнула головой:
— Нет, это не моё. Понятия не имею, что за бумажка.
Стюардесса ушла.
* * *
В баре было пусто.
Она не заглядывала сюда больше года, но бармен поздоровался с ней сердечно, как с завсегдатаем.
— Плесни-ка мне в большой стакан из каждой бутылки на вон той полке, — сказала Ли-Энн. — А потом налей себе чего хочешь. Сегодня я гуляю!
— Что празднуем?
— Окончательный побег из дома.
Зазвонил сотовый. Она вздрогнула — не помня, когда успела его опять включить. Она перевела аппарат на беззвучный прием сообщений. С момента, когда она вышла из самолета, менеджер прислал ей уже дюжину посланий, которые постепенно становились всё отчаяннее.
«Как дела, золотце?»
«Позвони мне».
«Жду звонка, это очень важно!»
«Умоляю, Ли-Энн, отзовись — вопрос жизни и смерти!!!»
Он сообщал, что интервью для телепрограммы «С добрым утром, Америка!» назначено на завтра на восемь утра.
Уилли Бин на полном серьезе начал подготовку к мемориальному концерту. Ребята в Нэшвилле предлагают снять по этому поводу целый телефильм.
Несколько журналов воюют за эксклюзивный материал о похоронах.
«Ли-Энн, золотце, не веди себя как дура!»
Бармен подал заказанный коктейль. Ли-Энн подняла стакан.
— Предлагаю тост. За Господа Бога. За несравненного нашего Иисуса Христа и его блаженных пособников.
Она выпила всё до дна, ни разу не отрывая губ.
— За Господа Бога, — сдержанно сказал бармен и отхлебнул из своего наперстка.
— Того же зелья повторить, молодой человек!
Новую порцию она выпила так же жадно и опять до дна.
— Как насчет того, что Бог троицу любит? — хохотнула Ли-Энн. Алкоголь начинал действовать. Она показала на бутылку на самой верхней полке за спиной бармена: — Теперь добавь мне и вон того, голубенького.
— Один «Латино-русский сюрприз» с ноткой «Кюрасао», — сказал бармен. — Прошу.
Ли-Энн взяла стакан, который получился еще пестрее прежнего, и полюбовалась им на свет.
— А теперь за что или за кого пьем? — спросил бармен.
— За мою мать, — сказала Ли-Энн почти не заплетающимся языком. — Выпьем за мою мамочку. И за ее предмогильный подарок своей перворожденной.
— Что за подарок? — осведомился бармен.
— А, всего лишь письмецо. — Ли-Энн побледнела. Только щеки пылали на белом лице. — Всего лишь письмецо… И в нем последний привет. Нечто очень важное, что она не могла не сказать мне на прощание.
