Уселись вдвоем у столика, вяло попивая теплое и противное шампанское, оказавшееся в картонном ящике Розы-джан.
- Лучше бы там и остались, у Розы, - уныло сказал Ашир. - А то жуем ее плов остывший, который особенно не идет под горячее шампанское. Знаешь, я заметил, ты понравился мальчику. Что я ни делаю, он со мной ни разу не улыбнулся. У тебя талант располагать к себе людей. И даже Светлана, - Ашир понизил голос, - даже она стала смотреть на тебя по-другому. Ты ей свой. Между вами сами по себе ниточки протягиваются. Тут ничего не поделаешь, дорогой, тут ничего не поделаешь. Человечество опутано ниточками, которые тоньше паутины и крепче каната.
Вышла из дома Светлана, ведя сына. Она переоделась, они собирались уходить. Вчерашний строгий костюм был на ней, но не вчерашней она была, сломался образ, смягчился, что-то утратила она в глазах Знаменского, но что-то обрела, поближе ему стала - у него беда, но и у этой женщины беда. Еще какая! И у Дим Димыча вся жизнь из бед, и у Ашира все скверно, - дом этот, люди здесь были под стать ему, одним миром мазаны, ему легче тут дышалось. И горы, и небо, и древняя земля, грозно притихшая, - тут ему и жить, в мазанке этой, а дальше уже и некуда.
- До свидания, Ростислав Юрьевич! - сказала Светлана, вскинув руку. Дима прощается с вами. Нам пора в интернат. К нашему доктору. До свидания, Ашир!
Ашир вскочил, выпрямился, статным стал, хоть и был в бесформенной одежде.
- До свидания, Светлана Андреевна! Дима, не забывай старого Ашира! Глаза его осветились, и на смуглое лицо вплыл румянец.
Мать и сын ушли, а Ашир все еще стоял, долго стоял, прислушиваясь к их удаляющимся за дувалом шагам.
- А ты знаешь, Ростислав Юрьевич, что такая женщина, как она, возможно, единственная во всем мире. - Он сел, налил себе, но пить не стал. - Да, да, я не шучу. Вот здесь, вот сейчас, из этой хибарки вышла самая лучшая женщина в мире. Я знаю, что говорю. Я вел ее дело. Я видел ее в унижении. Я видел ее на суде. Я вижу ее рядом с этим мальчиком. Я все знаю про нее. Она удивительная!
- Ты любишь ее, Ашир?
- Зачем спрашиваешь?
- А за что же ее на суд?
- Это пусть она тебе сама расскажет. Она - расскажет. Вот сына привела. Почему? Как думаешь?
- Я не думал об этом. Сын попросился к Дим Димычу, вот и привела.
- Нет! Она к тебе его привела. Почему?
- Не знаю, Ашир.
- Она не желает, чтобы ты про нее обманывался. Гордая! Вот почему! Нет ничего прекраснее, чем гордая женщина. Мы унижаем своих женщин, но мы хотим, чтобы они были гордыми. Ислам очень противоречив, скажу тебе.
- И ты у нас верующий? - попробовал улыбнуться Знаменский.
- Со мной все в порядке, я не верующий. Но ислам - это не только вера, это и обычаи. Суры Корана, суны Корана. Нет другой религии, которая бы так вторгалась в жизнь, в быт человека. Каждый шаг расписан. Каждый поступок оценен. Мы, теперешние, не верим, но мы все еще в плену обычаев, иные из которых совсем не плохи, иные терпимы, но иные - отвратительны. Да вот хотя бы одна недавняя история... Ты выпьешь?
- Нет.
- А я выпью. Горячее шампанское - это нечто. Рассказывать?
- Ты же хочешь рассказать.
- Умный. Да, хочу. Так вот... В одном нашем областном городе, тебе не важно знать, какая это область, - лишнего тебе знать не нужно, - жил да пил один молодой джигит. У-у, какой джигит! Когда он в Ашхабаде работал, весь город его знал, все рестораны гудели. Но - уехал, перевелся в родной город, туда, где родное селение рядом, где родное племя вокруг. Куда меньше Ашхабада город, куда больше простора. Совсем просторно! Ну, совсем, понимаешь, совсем! Жена молодая у него была. Приревновал. Убил! И ее, и любовника! И ничего, оправдали. Понимаешь, совсем просторно! Оправдал наш советский суд. А потому что и в сурах Корана, и в сунах Корана, и у шиитов, и у суннитов изменившую жену велено убить, как шелудивую собаку. Изменившую мужу женщину может и должен побить камнями любой сосед. Так повелевает обычай. От седьмого века. Но и сегодня. Совсем рядом, в Иране, например. Ты спросишь, при чем тут Уголовный кодекс и суры и суны? А вот об этом и речь. Уголовный кодекс - молодой, наши обычаи - сложились в веках... Когда они шли по базару, их приветствовали, в ресторане им посылали вино. Я затребовал это дело. Оно и издали не показалось мне слишком простым. Я слишком хорошо знал убийцу. Если бы он чтил предписания ислама, он бы не был пьяницей, бабником, картежником, не баловался бы кокнаром или тирьеком, а это - опийный наш наркотик. Одно возражало другому. Зачем такому убивать? Ну, прогони! Вот тут как раз наш кодекс подходит. Прогони, возьми другую, третью, пятую. Тут мы шире ислама. Согласен со мной? А? Выпьешь? Налить?
