- Был когда-то картографом. История, конечно, рядом с картой живет, но карта правдивее. Если ее уметь читать, нет ничего более интересного и более поучительного.
- А почему бросили свою картографию? - спросил Знаменский.
- Долго рассказывать... При случае... Карты эти вам не помешают, Ростислав Юрьевич? Не хотелось бы снимать, уж больно ветхи. Фотографии, лики чужие, я бы снял, а карта не гнетет. Оставляем?
- Даже попрошу вас оставить. Прав Захар, москвич-то я москвич, а города своего почти не знаю. И Кремля Московского не знаю. Про Тауэр, про Нотр-Дам больше знаю, чем про Кремль.
- Теперь поизучаете, - сказал Алексей. - В ночные часы... Если, конечно...
- У кого что на уме, а у тебя, Алексей, все одно и то же, - сказала Лана. - Ну что ты за человек?!
- Обыкновенный, Ланочка. И ты учти, у всех на уме, что и у меня на уме. Одно и то же, тут ты права, одно и то же. Только некоторые маскируются, а я прямой человек.
- Уж ты-то прямой! Как твоя баранка! Круть-верть!
- Условия, Ростислав Юрьевич, без запроса, вперед мне денег не нужно, а вот паспорт ваш понадобится, чтобы оформить временную прописку. Временную во "времянке". Когда будете перебираться? По мне, хоть сегодня. Комната прибрана.
- Сегодня и переберусь, - сказал Знаменский, снова подходя к окну. Завалюсь спать пораньше, а утром - горы.
- Захар Васильевич, поможем? - спросил Алексей.
- Непременно.
- Тогда покатили в гостиницу за чемоданами, прихватим еще там кое-чего, и назад. Прихватим, Захар Васильевич? Полагается отметить, чтобы жилось счастливо.
- Мы-то, может, отметим, товарищ шофер, а тебе нельзя, - сказала Лана. - Права отберут.
- Гляжу, полюбила ты меня, Ланочка, бережешь меня. Учти, я самого Захара Васильевича Чижова вожу. Мы - МИД. Нас не обнюхивают.
- А вот перед богом все равны, - сказал Дим Димыч. Он подошел к Знаменскому, глянул, куда тот глядел. - "А горы..." - повторил толстовские слова. - Да, Ростислав Юрьевич, а перед вечностью все равны...
Отмечать переезд Знаменского из гостиницы в дом к Дим Димычу не стали. Уж больно перепад был велик. Из "люкса" во "времянку". И все это почувствовали, даже Алексей почувствовал, когда тащил блистательные чемоданы Знаменского в машину. Перепад, перепад уж больно был велик. Скатывался, слетал человек со ступеней жизни - все это поняли. Увяла и Лана. Да ей и на работу было пора. Захар позвал обедать, но и ему тоже сперва на работу надо было заскочить. Условились, что завтра, с утра, Алексей заедет за Знаменским, привезет его в "Домик Неру" - так в городе звали дом, в котором размещался ныне республиканский МИД. Действительно, дом тот был некогда построен в спешном порядке для Джавахарлала Неру, который должен был прожить несколько дней в Ашхабаде. Но Неру не приехал, а дом сперва приспособили под гостиницу Совета министров, а потом вот отдали МИДу и Республиканскому обществу дружбы. Чижов зачем-то всю дорогу втолковывал эту историю их дома, "Домика Неру", Знаменскому, когда возвращались с чемоданами из гостиницы к "времянке" Дим Димыча.
- А это вот мой домик, - сказал Знаменский. - Каждому свое...
Алексей выгрузил чемоданы, хотел было занести их в дом, но Знаменский удержал его:
- Сам, вам надо на работу спешить.
Лана торопливо чмокнула Знаменского в щеку, шепнула, будто одаривая:
- Разыщите меня!
Провожающие сели в машину, Чижов, добро кивая, замахал своей большой ладонью, Алексей, подражая, улыбнулся, перехватив улыбку Знаменского, а тот все улыбался, улыбался им, уже и машина покатила, свернула за угол, а он все улыбался.
- Вам подсобить? - Неведомо откуда взявшийся, перед Знаменским стоял худой, от рождения в смуглоту прокаленный солнцем мужчина, высокий, сутуловатый, с широкими сухими плечами. Рубаха навыпуск западала в углубление живота. Он был худ неимоверно, одни кости да смуглая, в черноту, кожа. Но руки были сильные, ухватистые, не чахлая, а спортивная худоба ощущалась в этом человеке.
- Ашир Атаев, - представился он. - Друг Дим Димыча. - Он подхватил тяжеленные чемоданы, легко понес к дому. Пока говорил, представлялся, водочный дух ударял в лицо Знаменскому. Этот Ашир Атаев довольно изрядно где-то хватил. Он сразу и показался Знаменскому забулдыгой. Одет был уж очень пренебрежительным образом, рубаха навыпуск и расстегнутая до пупа, штаны коротковатые и пузырями, сандалеты на босу ногу разбиты и с въевшейся в них пылью.
