— О, мсье Гольдер…
— Да, да, не жалеет. Все хотят одного — чтобы я платил до бесконечности… Как будто Господь для того и прислал меня на грешную землю…
Он задохнулся и закончил тихо и безразлично:
— Уберите то, что я вычеркнул… Я доходчиво объяснил?.. И займитесь билетами. Мы едем завтра.
— Завтра я уезжаю, — неожиданно объявил Гольдер, поднимаясь из-за стола.
Глория вздрогнула.
— О… Надолго?.. — тихо спросила она.
— Да…
— Полагаешь, это разумно, Давид? Ты не до конца поправился.
Он рассмеялся:
— И что с того? Разве мне позволено болеть, как всем остальным?
— Снова этот страдальческий тон! — злобно процедила Глория.
Он вышел, громко хлопнув дверью. Подвески стоявшей на камине хрустальной жирандоли закачались, издав короткий серебряный звон.
— Он нервничает, — лениво прокомментировал Ойос.
— Да. Тебе нужна машина на сегодняшний вечер?
— Нет, благодарю тебя, дорогая.
Глория обернулась к слуге:
— Передайте шоферу, что он может быть свободен.
— Конечно, мадам, — почтительно ответил тот, поставил на стол серебряный поднос с ликерами и коробкой сигар, поклонился и вышел.
Глория нервно отмахнулась от летавших вокруг ламп комаров.
— Это невыносимо… Хочешь кофе?
— У тебя есть известия о Джойс?
— Нет. — Помолчав, она продолжила с неприкрытой яростью в голосе: — Во всем виноват Давид!.. Балует эту девчонку, как безумный, как дурак!.. А ведь он ее даже не любит!.. Она тешит его примитивное тщеславие парвеню!.. Было бы чем гордиться! Она ведет себя, как шлюха! Знаешь, сколько денег он отдал ей в ту ночь, когда ему стало плохо в клубе?.. Пятьдесят тысяч франков, дорогой мой. Замечательно, правда? Мне описали ту безобразную сцену. Вообрази: полусонная Джойс идет по залу с охапками денег в руках, как девка, обобравшая старика!.. А мне он вечно устраивает сцены, я всю жизнь только и слышу: дела идут плохо! Ему, видите ли, надоело на меня работать!.. Боже, как я несчастна! Что касается Джойс…
— О, она прелесть…
— Ну конечно, — перебила его Глория.
Ойос замолчал и подошел к окну глотнуть ветра.
— Какая чудесная погода… Не хочешь спуститься в сад?
— Пожалуй.
Они вышли. Ночь была безлунная, на посыпанную гравием дорожку и деревья падал с террасы холодный театральный свет.
— Дивный аромат, — повторил Ойос. — Ветер сегодня дует из Испании, он пахнет корицей, тебе не кажется?
— Нет.
Она наткнулась на скамейку.
— Давай присядем, я устала бродить впотьмах.
Ойос опустился на скамью рядом с Глорией и достал портсигар. Пламя зажигалки осветило склоненное к сигарете лицо: тяжелые веки, морщинистые, как лепестки увядших роз, чистый рисунок все еще молодого, полного жизни рта.
— Что происходит? Почему мы сегодня одни?
— Ты кого-нибудь ждешь? — рассеянно спросила она.
— Да нет… И все-таки странно… В доме всегда толчется народ — как на постоялом дворе в ярмарочный день… Кстати, я ничего не имею против… Мы состарились, дорогая, и теперь нам хочется, чтобы вокруг всегда были люди. Раньше было по-другому, но жизнь проходит…
— Раньше, — повторила она. — Ты помнишь, сколько прошло лет? Ужасно…
— Около двадцати!
— Тысяча девятьсот первый. Карнавал в Ницце в тысяча девятьсот первом, друг мой. Не двадцать — двадцать пять лет.
— Верно, — прошептал он. — Маленькая чужестранка в соломенной шляпке и простеньком платьице, потерявшаяся на улицах незнакомого города… Как быстро все изменилось…
— В те времена ты меня любил… и… Сегодня тебя интересуют только деньги, меня не обманешь… Не будь у меня средств, только бы я тебя и видела!
Он со смешком пожал плечами:
— Тихо, тихо… Не гневайтесь, дорогая, вас это старит… а я сегодня вечером настроен очень нежно. Помните тот танцзал в лазурно-серебряных тонах?
— Конечно.
Они помолчали, вспоминая улицу Ниццы в ночь карнавала, поющих и танцующих людей в масках, пальмы, луну, крики толпы на площади Массены… свою молодость… и дивную чувственную, как неаполитанская песня, ночь…
Ойос резким щелчком стряхнул пепел.
— Довольно воспоминаний, дорогая, от них веет могильным холодом!
— Ты прав… — Глорию пробрала дрожь. — Когда я вспоминаю те времена… Мне так хотелось попасть в Европу… Не знаю, как Давид сумел раздобыть деньги. Я ехала третьим классом. Помню, как смотрела с нижней палубы на нарядных, обвешанных драгоценностями танцующих женщин… Почему все в этой жизни приходит к нам так поздно? А здесь, во Франции… Я жила в маленьком семейном пансионе… в конце месяца, если деньги из Америки не приходили, съедала на ужин апельсин… Ты ведь не знал? Я хорохорилась… Да, у меня случались трудные дни… Но сегодня я бы ничего не пожалела, чтобы вернуть те дни и ночи…
