— Думаю, ты теперь гораздо богаче меня, Глория? — спросил Гольдер.
Она стиснула челюсти, сухо щелкнув зубами. Так клацает пастью ухвативший добычу крокодил.
— Ненавижу твои шуточки!
— Глория… — Гольдер на мгновение запнулся, но все-таки продолжил: — Ты ведь знаешь? Маркус…
— Нет, — рассеянно ответила Глория, прикасаясь надушенным пальцем к мочкам украшенных жемчужными серьгами ушей. — И что же случилось с Маркусом?
— Так ты не знаешь… — Гольдер вздохнул. — Он умер и уже похоронен.
Глория застыла, держа перед лицом пульверизатор.
— Боже мой… — На смягчившемся лице отразились печаль и страх. — Невероятно! Как это случилось? Он был вовсе не стар. От чего он умер?
— Застрелился. Разорился и свел счеты с жизнью.
— Презренный трус! — бурно отреагировала Глория. — А как же его бедная жена?.. Для нее все это просто ужасно! Ты нанес ей визит?
— О да! — хмыкнул Гольдер. — Видела бы ты ее ожерелье! Жемчужины размером с орех.
— А чего ты хотел? — вскинулась Глория. — Чтобы она, как идиотка, отдала ему последнее, а он бы снова потерял все на бирже и убил себя двумя годами позже, оставив ее без гроша? Мужчины такие эгоисты!.. Ты бы этого хотел, да?
— Ничего я не хочу, мне все равно, — отмахнулся Гольдер. — Но как подумаю, что мы ради вас гробим себя работой… — Он замолчал, наградив жену полным ненависти взглядом.
Глория пожала плечами.
— Нет, мой дорогой. Люди, подобные вам с Маркусом, работают не на благо своих жен, а ради самих себя… И не вздумай спорить! — Она повысила голос. — Работа — такой же тайный порок, как морфин. Без работы ты был бы несчастнейшим из людей, мой милый…
— Ловко у тебя выходит, дорогая женушка, — с нервной усмешкой произнес Гольдер.
Горничная Джойс тихонько приоткрыла дверь.
— Меня прислала мадемуазель, — объяснила она Глории в ответ на холодно-недовольный взгляд. — Она готова и хочет, чтобы мсье пришел взглянуть на ее платье.
Гольдер вскочил.
— До чего навязчива эта девчонка, — прошептала Глория, почти не разжимая губ. Тон у нее был раздраженный, даже враждебный. — А ты балуешь ее, как престарелый любовник. Ты просто смешон.
Но Гольдер, не слушая жену, уже шел к двери. Она раздраженно пожала плечами.
— Хотя бы поторопи ее, ради всего святого! Я жду в машине, а она крутится перед зеркалом. Предупреждаю, она устроит для тебя представление… Видел, как она ведет себя с мужчинами? Передай, если не будет готова через десять минут, я уеду одна. Поступайте, как хотите.
Гольдер не стал отвечать и вышел. На галерее он остановился и немного постоял, с улыбкой вдыхая аромат духов Джойс, такой сильный и стойкий, что весь этаж благоухал розами.
Она узнала его тяжелые шаги по скрипу половиц и спросила:
— Это ты, папа? Входи…
Девушка стояла перед большим зеркалом в залитой светом комнате, лаская ступней маленького золотистого пекинеса Джиля. Она улыбнулась, склонила к плечу хорошенькую головку и спросила:
— Тебе нравится мое платье, папочка?
Ее наряд был выдержан в белых и серебряных тонах. Гольдер смотрел на дочь с восхищением и отцовской снисходительностью. Джойс скорчила рожицу, разглядывая свою гладкую стройную шею и великолепные плечи:
— Тебе не кажется, что вырез следовало сделать пониже?
— Можно тебя поцеловать? — спросил Гольдер.
Джойс подошла и подставила отцу изящно нарумяненную щеку и уголок накрашенного рта.
— Ты слишком сильно красишься, Джойс.
— Приходится. У меня очень белая кожа. Я мало сплю, слишком много курю и танцую, — безразлично бросила она.
— Ну конечно… Все женщины — идиотки, — буркнул Гольдер, — а ты просто сумасшедшая…
— Но я так люблю танцевать, — прошептала она, томно прикрыв веки. Ее красивые губы дрожали.
Джойс стояла перед отцом, он держал ее ладони в своих, но смотрела она не на Гольдера, а в зеркало за его спиной. Он усмехнулся.
— Боже, Джойс! Ты стала еще большей кокеткой, чем прежде, бедная моя детка! Кстати, твоя мать предупреждала меня…
— Она кокетничает в сто раз больше моего! — вскинулась Джойс. — И это просто ужасно, потому что она старая уродина, а я… Я ведь красивая, правда, папа?
Гольдер со смехом ущипнул ее за щеку.
— Конечно, красивая! Я не хотел бы иметь дочь-дурнушку… — Внезапно его лицо побелело, а глаза расширились от ужаса. Он взялся за сердце, попытался отдышаться. Потом боль ушла — но не сразу и неохотно… Гольдер оттолкнул руки дочери, достал платок и долго вытирал лоб и помертвевшие холодные щеки. — Дай мне воды, Джойс…
